В.Ф. Хрустов
О роли бесед и проповедей митрополита Антония Сурожского в понимаемой мною связи смыслов Нового Завета с проблематикой рефлексии и поступка

доклад на XVII Международная конференция памяти прот. Александра Меня
«Гуманистические эстафеты ХХ – XXI столетий»

Е.Б. Рашковский предложил мне кратко представить участникам конференции своё восприятие фигуры и слова митрополита Антония Сурожского, позиционировав себя в этом выступлении как представителя сообщества учёных-естествеников. Работаю я на химическом факультете МГУ, моя наука – квантовая химия. Научная работа в МГУ, естественно, сочетается с педагогической.

 Я понимаю поставленную мне задачу не как изложение трактовки роли м. Антония в мотивации и характере построения моделей компонентов мира неживых объектов, а как отображение понимания роли м. Антония в формировании моего представления о христианском жизненном выборе здесь и сейчас, о его роли в практике коммуникации, связанной с моей профессией.

 Сразу оговорюсь, что в этом сообщении я буду говорить только о личном выборе, не пытаясь объективировать его мотивацию.

 Проповеди м. Антония принесли мне в советское время радиоволны передатчика Би-би-си. Стилистка мягкой беседы, вопрошания, адресуемого м. Антонием собеседнику и себе самому, доверительность интонации – всё это воспринималось мною, с одной стороны, как приглашение к диалогу и создавало климат, описание которого я прочёл позже у М. Бубера (речь идёт об описанном им феномене «между»), а, с другой стороны, духовное и лексическое богатство посланий притягивало интригой вовлечения в таинство герменевтического процесса реконструирования заложенных в них экзистенциальных смыслов.

 Беседы м. Антония стимулировали как повторное обращение к каноническим текстам, так и новые попытки осмыслить истоки своего жизнеустройства. Нынешнее моё понимание Бога и божественного в существенной степени связано с узнаванием и приятием (как органично естественной для меня системной основы) подхода к теме, представленного в книге С.Л. Франка «Реальность и человек». Особенно острый резонанс позднее у меня вызывали тексты А. Меня и Ю. Тишнера, а также информация об их жизненном пути, отражавшая как связь их слова и поступка, так и специфику социального отклика на них.

 Возвращаясь в связи с подготовкой к этому выступлению к текстам и видеозаписи выступления м. Антония, я вновь проверяю в сопоставлении с ними актуальную значимость сформированных ранее смысловых доминант своих нравственных и религиозных подходов и устремлений. Регламент краткого сообщения заставляет меня ограничиться в отражении этой темы рядом замечаний о наиболее значимых для меня тезисах м. Антония.

 Базовое приятие и пиетет фигуры и дела м. Антония связаны для меня с тезисом, сформулированным им в начале его «Ступеней»: «Вместе с Богом верить в человека, начиная с себя самого». Беседы и проповеди м. Антония содержат богатый материал, иллюстрирующий реализацию им самим этого императива в непростых перипетиях событийного ряда его судьбы. В этих событиях проявляется редкое сочетание духовного богатства с душевной щедростью, умением и желанием понять истоки проблем тех людей, с которыми сводили его жизненные обстоятельства и позднее работа священника, поддержать их и помочь им в критической ситуации.

Вместе с тем, общая моя реакция от нынешнего перечитывания текстов бесед и проповедей м. Антония непроста и противоречива. Пытаясь систематизировать её, я выделяю в этих текстах два типа сообщений и обращений, вызывающих у меня в одном случае солидарное сопереживание, а в другом – дистанцирование и даже ощущение архаики конструкта должного, обедняющей как смысловую парадигму темы, так и панораму отклика адресатов.

 Материал первого типа чаще связан у меня с описаниями конкретных реакций м. Антония на драматические обстоятельства, которые, как правило, воспринимаются мною как эталон христианской гуманности, чуткости и мудрого выбора. Читая в «Ступенях» воспоминания м. Антония об истоках его религиозности, вижу, что он с отрочества ощущал прямо адресованный ему свыше императив отклика на вызов. Решения принимал он сам, но присутствие высшего судьи и неизбежности оценки своего поступка именно им, видимо, ощущалось им во всех описываемых ситуациях.

 Для меня как читателя и слушателя материал такого типа внутри текстов, отображающих и востребующих ценностную ориентацию, представляется особенно значимым. Любая ситуация порождает комплекс противоречивых рефлективных реакций, и декларативное приятие догматов не даёт рецепт отклика словом и поступком. Об опасности соблазна прямого увязывания универсалий с конкретикой, названного им «прямым замыканием», писал Бердяев.

 Выразительную пару подходов к трактовке этой связи представляют для меня слова и тексты отечественных культурологов Зинаиды Миркиной и Григория Померанца. Необязательности и вторичности оценок и рецептов, базирующихся у З. Миркиной на тезисах, заимствованных из канонических текстов, контрастно противостоят живо воспринимаемые сюжеты Г.Померанца, описывающего эпизоды своих реакций на критические ситуации. Глубокие неординарные выводы, сформулированные в текстах Г. Померанца, уже вошли в лексикон определённого круга людей, что случается чрезвычайно редко. Богато развёртываемая в этих текстах сюжетная панорама ассоциируется мною с текстами суфийских притчей. И там, и там в центре повествования читатель сталкивается с проблематикой открытого вопроса и приглашается типом повествования к соразмышлению.

Приведенные мной примеры помогают подойти к материалу второго типа, вызывающему у меня, как было сказано выше, желание обозначить неполноту приятия подхода м. Антония или даже оппозицию ему. Но перед тем, как сформулировать своё отношение к тезисам этого типа, я считаю необходимым обратиться к предполагаемому мною источнику несогласия с м. Антонием. Он видится мне в понимании места Бога и божественного в сознании и мире событий.

Столкновение трактовок этой темы в иудеохристианской культуре начинается с её первых книг, текстов Ветхого и Нового Заветов. В интересующем меня аспекте речь идёт о том, какие их фрагменты могут быть трактованы как описания событий, а какие – как метафоры…

Но и различие позиций по этим вопросам видится мне скорее вторичным. Смысловым ядром субстратно заложенных в эти тексты пучков толкований представляется мне тема бытия Бога. И здесь я следую за С.Л. Франком, а именно, присоединяюсь к трактовке этой темы, представленной в уже упомянутой его книге «Реальность и человек».

В этой трактовке «Бога нельзя найти, нельзя даже искать – на путях познания объективной действительности – на путях внешнего опыта и основанной на нём рациональности» и далее: «если и поскольку идея Бога вообще может быть оправдана, мы, по крайней мере, первичным образом, можем достигнуть её только на пути внутреннего опыта».

Этой трактовке противостоит традиционная восточто-христианская, близкая к исламской, где всемогущий единый для всех Бог-творитель отделён от человека и бесконечно возвышен над ним, человек представляется низким, грязным и беспомощным. Только осознание своей ничтожности, готовность к саморазрушению, позволяющая ему открыться божественной истине, божественному порядку даёт ему перспективу созидания должного в себе и вокруг.

Эта самоориентация порождает духовное рабство, косность и цивилизационный застой. Я познакомился с ней, читая канонические тексты ислама, работы представителей самого духовно перспективного, на мой взгляд, направления в нём, суфизма, общаясь с соотечественниками, пытавшимися пересадить ростки суфийской культуры на российскую почву. И убедился в том, что перспективы у этого направления при его нынешней авторитарной ретроориентации нет. Осознавая, видимо, отсутствие связи с динамикой обновления мира, не признавая значимости её проблематики для духовного мира суфия и фиксируя консервацию ареала последователей, его маргинализацию, один из самых авторитетных современных суфийских шейхов в беседе со своими учениками горестно сделал вывод об обреченности суфизма.

В беседах и проповедях м. Антония я с сожалением вижу регулярное воспроизведение тезисов, базирующихся на описанной идеологеме. Не знаю, какой климат она позволяет создавать в зарубежной православной пастве, а место и роль российской РПЦ, наследующей ценностные установки иосифлян, в состоянии и эволюции отечественного смыслогенетического процесса комментировать вряд ли необходимо.

Здесь уместно поставить вопрос о взаимосвязи структуры и динамики целостного смыслогенетического процесса в социуме с их коррелятами в наиболее распространённой в стране конфессии. Застой и конструктивные преобразования там и там приходятся на один и тот же исторический период.

М. Антоний пишет в «Ступенях»: «Церковь – это место, где Бог и человек соединены воедино». Если речь идёт об РПЦ, то в ней соединены бытовые и сакрализованные стереотипы русской ментальности. Единобожие соединено в них со светским единовластием. И Россия движется своим особым путём за Калитой, Грозным, Сталиным, Ельциным, Путиным. Куда? Ведущий лучше знает. В эти дни российский национальный лидер, временно исполняющий обязанности премьер-министра, сообщил народу и миру, что для России на Европе и США свет клином не сошёлся. Видимо, с Венесуэлой у нас больше общего.

Мой бывший дипломник, 17 лет живущий в Штатах, удивляется: «Как может в России кандидат на пост президента мотивировать отказ от участия в публичных дебатах занятостью. Он должен завоевать мой интерес и доверие, я налоги плачу. У нас такое заявление неизбежно прнвело бы к поражению на выборах.»

В последние годы отечественные культурологи, философы, историки, социологи представили обществу ряд работ, в которых отражены весьма важные результаты исследования специфики детерминизма исторического пути российского социума, формирования и эволюции стереотипов российской ментальности, коррелирующих со спецификой уклада и духа доминирующей конфессии. В связи с рассматриваемой проблематикой мне представляется уместным обратиться к работам «Манихео-гностический комплекс русской культуры» И.Г. Яковенко и «Печальная диалектика российской цивилизации» А.А. Пелипенко, опубликованным в коллективном труде «Россия как цивилизация. Устойчивое и изменчивое», изданном в 2007 г. В этих работах обнажены глубокие основания основных тормозов цивилизационного продвижения российского социума: стереотипов ментальности, устойчиво воспроизводимых на протяжении многих столетий во всех слоях нашего общества. И сформулирован ещё один вывод: не очевидна сама возможность модифицирования цивилизационных стратегий в российском социуме. Быть может, уходит в прошлое нереформируемая российская цивилизация, ибо время его реформирования безвозвратно упущено:"«на «затвердевшую» ментальную основу уже ничего не установится».

И тогда основными носителями модернизации на территории былой России станут социальные группы, охочие и способные осваивать глобально приоритетно эффективные навыки и ресурсы в условиях радикально новой экономической и социально-культурной режиссуры. Или группы эти разъедутся по миру в те места, где найдут благодарный климат для применеиия указанных навыков, и тогда на территории нынешней России наследие российской культуры будет вовсе утрачено. Сколько народов уже ушло в небытие, ныне видим, как быстро утрачиваются традиции российской культуры в семьях нынешних эмигрантов.

Впечатляют меня недавние встречи с теми былыми выпускниками МГУ, которые нашли себе место, нашли себя в Соединённых Штатах. Впечатляет эффективность их американизации и потеря интереса к российскому историческому процессу. Спросим себя, а чем нынче интересна Россия миру развитых стран?

Так осталось ли у российского социума какое-то время для переустройства, при котором будет создана база формирования перспективной идентичности? И если остался ещё шанс исторического прорыва, то кто и как будет прорываться?

Оставим же теперь тему национальной идентичности и национальной культуры и вернёмся в тот мир ценностей, где нет нужды отделять эллина от иудея. Вернёмся к С.Л. Франку и к ключевой для моего выступления темы взаимосвязи Бога и человека.

Отмеченные выше идеологемы рабства и тварного ничтожества человека, репродуцируемые и педалируемые и восточном христианстве и мусульманстве, С.Л. Франк квалифицирует как атавизмы ветхозаветного сознания. В разделе, посвященном творческой природе человека, С.Л. Франк пишет о том, что Бог «сам присутствует как высшее, трансцендентное начало в составе человеческого духа», «Бог дарует Своему творению соучастие в Своём собственном творчестве».

В разделе «Мир и человек как творения Божии» С.Л. Франк пишет: «Творец неотделим от своего творения и его существо открывается только в нераздельно-неслиянном двуединстве Творца и творения». И – в завершение этой темы: «Человеческий дух есть – такое творение, в котором незримо потенциально пребывает сам Бог».

Это – о самом высоком в человеке. А его грехи? Эту тему С.Л. Франк развивает в связи с темой свободы. Он пишет: «…свобода есть многозначное понятие…кроме той подлинной свободы, которую мы усмотрели в самоосуществлении человека как богородного и богослитного существа, человек обладает ещё какой-то иной свободой, которая совместима с его несвободой или вырождается в неё». Далее в разделе, посвящённом существу греха, читаем: «Поскольку, однако, личность человека как самостоятельного субъекта сознания и воли (!) утрачивает свою связь с той глубочайшей своей основой, в которой она есть лоно божественного начала – или эта связь ослабевает – постольку момент потенциальности теряет своё единство с моментом актуальности и, в известной мере, является как чистая потенциальность, т.е. как бесформенность, хаос, чистая незавершённость, готовность ко всему. В этом и состоит существо той в известном смысле иллюзорной, мнимой, а в другом смысле всё же реальной свободы, допущение которой мы нашли необходимым как условие возможности греха».

Тему смысла свободы человека развивает польский философ, священник и общественный деятель Ю.Тишнер. В статье, которая называется «Свобода как способ существования добра» он пишет: «…человек свободен потому именно, что в человеке добро обладает своим бытием». И далее – то, что определяет жизнеспособность свободы в рассматриваемом социуме: «Свобода – это свобода иного. Это: сначала иной сделает, что захочет».

О судьбе, месте, условиях существования свободы: «Свобода в каком-то смысле воздействует на бытие. Но действует как то, что выше, на то, что ниже. Собственным полем действия свободы является личность. Свобода действует на личность так, чтобы та сама выбирала свою свободу. Но в выборе собственной свободы и заключён весь парадокс свободы: чтобы выбрать свободу, надо быть свободным, нельзя быть свободным, не выбрав свободу. Парадокс этот доказывает, что мы оставили сферу бытия и находимся за пределами «бытия и ничто».

Здесь мы неизбежно возвращаемся к теме взаимодействия личности и среды, неизбежно косной. Парадоксально, но философ, сложно говорящий о сложном, нашёл путь к сердцам простых поляков. Е.С. Твердислова, в чьём переводе работы Ю. Тишнера представлены российскому читателю, рассказывает, что видела в Польше тексты Тишнера на кухнях у домохозяек. Читая его работу «Между нравственным компромиссом и утопией», можно догадаться, как это происходит. Ежедневный опыт обывателя даёт ему базу для восхождения, если выбран способ собеседования, располагающий к такому движению, совместному движению. Заканчивая статью, Ю. Тишнер пишет: «Бескомпромиссность в добре – условие того, что человек может найти с другим человеком мудрый компромисс на уровне не высших ценностей, а низших. Надо бескомпромиссно хотеть справедливости, чтобы не перебить друг друга при раздаче хлеба. Нужно родителям хотеть воспитать в ребёнке настоящего человека, чтобы вместе пойти на компромисс, который касается их всех. Надо бескомпромиссно желать гармонии в обществе, чтобы за каждым признавать его права. Если в стремлении к разделению ценностей нет видения высших ценностей, миру грозит взрыв.

Какой же из этого вывод? Значит ли, что после этих замечаний дорога к бескомпромиссности прояснилась? Увы, пожалуй, что нет. В конкретной ситуации придётся опять начинать сначала. Если же хоть чуть-чуть что-то прояснилось, то только одно: потребность в неустанном искании и неустанном творчестве.»

Этими волшебными словами сочту за лучшее закончить обращение к текстам Ю. Тишнера. Добавлю лишь, развивая тему о взаимодействии личности и среды, что друг Ю. Тишнера А.Михник считал необходимым бить по физиономии чванливой косности массового патриотического сознания и оставался при этом руководителем одного самых популярных в Польше периодических изданий, «Газеты выборчей»

Подводя итог, возвращусь к мотивации этого выступления. Обращение к фигуре и текстам м. Антония, с одной стороны, греет сердце и помогает формировать представление о базовых смыслах христианства и, с другой стороны, позволяет выделить черты наиболее важных за последние полвека изменений в спектре весов вызовов нравственного и религиозного характера в отечественной социальной среде и за её пределами. Ожидание прихода мудреца, который за нас сформулирует ответы на вызовы, и борца-бойца, который положит жизнь за утверждение новой правды, к добру не приводило и не приводит. Ждать драматических последствий паразитизма массового сознания долго не придётся.

При всё при том в стране латентно или заметно для узкого круга заинтересованных и посвящённых происходят процессы системной социально-культурной рефлексии, плоды которой мы, видимо, запоздало осознаем: создана и эффективно действует система стенок и фильтров, не шибко широк круг и обострено любопытство нынешних читателей литературы такого содержания. Обращаясь к художественной литературе, хотел бы отметить необычайно острую в нынешних условиях реакцию читающей публики на книгу Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Как саму книга, так и реакцию на неё рассматриваю как сигнал подвижек в российском культурном климате.

Обсудить на форуме