Тэзе всегда

Слоги

Тэзе: два очень коротких слога, почти сухих, которые щелкают без промедления. Как звонкое отточие, как звонкая музыкальная пауза. Имя – чтобы сконденсировать основное. Чтобы собрать непроизносимое. Тэзе – чтобы молчать, Тэзе – чтобы высказаться. Тэзе – чтобы приезжать тысячами, десятками тысяч. Сотнями тысяч – вот уже почти две трети века. Тэзе – чтобы снова уезжать, наполненным невидимым. Тезе для поколений.

Вдалеке от Тэзе – Тэзе всегда остается в тех, кто здесь побывал. Минуты света. Молчание, на которое ты считал себя неспособным. Следы анонимных дружб. Взгляд – слишком ясный, чтобы просто принадлежать человеку. Бесчисленные лица. Часто молодые, совсем юные. Угрызения совести, внутренние упреки за то, что так часто пренебрегал смыслом жизни. Следы других людей и твои. У всех у нас Тэзе живет в глубине сердца. В извилистых регистрах нашей памяти – этапы, проделанные в Тэзе в разное время, наслаивающиеся друг на друга в воспоминаниях.

Извилистые дороги прекрасной Бургундии, золотой свет холмов в конце лета, когда природа жаждет дождей, а они все медлят. Дома из камня, которые, кажется, стоят тут целую вечность. Колокола, которые вовсе не прерывают тишину, а лишь подчеркивают ее. Встреча, работа, узнаваемые песнопения, иконы, тихий свет Церкви Примирения. Кто-то, кто приехал один раз в Тэзе, всегда себе говорит, что надо бы вернуться. И этот кто-то, говоря это себе. и пренебрегая этим, знает, никогда об этом не забывая, что Тэзе существует. Что Тэзе там, в удаленности от ужасов времени, всегда в готовности принять. Вечный маяк в океане беспокойного, волнующегося человечества. Лампада в ночи новостей и общих или личных трагедий. Стрессы, амбиции, ссоры из-за пустяков, битвы за то или за это, захват денег или власти, случайные чувства, изменчивость привязанностей, пустота моды и пустячность болтовни СМИ: все, что проигрывается вдали от Тэзе, все, что шумит и пугает вдали от этого холма, ставшего святым, здесь уходит. Примирение – да, но прежде всего примирение с самим собой. Во всяком случае, с той частью себя, которая предупреждает, когда буря угрожает жизни, и говорит в тебе: довольно, – немного тишины. Послушай, что тебе говорят в тишине. Послушай того, кто тебе говорит.

Дерево

Это был гроб из самого простого светлого дерева. Зачем делать сложное и претенциозное, когда все заканчивается и все начинается? Дерево бедняков. Дерево креста. Несомое братьями Тэзе в тишине Тэзе среди тысяч молчаливых людей. Он пересек два раза во вторник церковь Примирения. Брат Роже, Роже Шютц, убитый в 90 лет ударом ножа, за неделю до этого проделал тот же путь, идя на свою последнюю вечернюю службу, во время которой он был убит.

Неужели это возраст для жертвы? Неужели последняя точка – мученичество? Неужели такая длинная земная жизнь должна была закончиться так – мученически? Не было ли так всегда – в Тэзе не чувствовали ни злобы, ни протеста, ни несправедливости по отношению к преступлению, по отношению к абсурдности действия? Дело в том, что Тэзе уже примирилось с автором убийства. До такой степени, чтобы включить его по имени в молитвы - сильной, трезвой, ясной, – и сказать молодым румынам, которых здесь всегда много, что здесь любят Румынию, как всю землю, даже больше. Как если бы Тэзе нашло в этом преступлении и его моментальном прощении заключительный органный аккорд очевидности своего основания, как если бы Тэзе было создано 64 года назад, чтобы закончиться этим событием, говорящим. что надежда сильнее, чем зло и прочнее, чем смерть. Как будто чтобы сказать, что Тэзе было право.

Учитель

Брат Роже не был мыслителем в том смысле, в котором некоторые люди могут создавать школы мысли. Он не был концептуалистом в том смысле, в котором создают концепции, заставляющие тяжеловесно раздумывать. Он был проводником. который берет за руку и ведет тебя по тропинкам, направление и конец их тебе не ведомы. Он говорил простые ясные вещи. Его книги, его медитации написаны простым прозрачным языком, без претензий. Он размышлял просто.

Вот откуда почему многие находили, – во всем этом недостает ума. Что это мило, что это доброжелательно, что в его трудах есть и доброжелательность, что они милые, здесь и моральные личные качества – но мало эрудиции, мало научного углубления. Хорошенькое дельце! Он говорил со всем человечеством, и особенно с той частью человечества, которая всегда здесь и всегда обновляется, – с молодежью, в которую он бесконечно верил. А молодежи не промывают мозги жесткими догмами и мудреными рассуждениями. И очевидность Евангелия, если у нее нет ни вкуса, ни формы очевидности, начинает казаться вязкой, тяжелой, скорее долгом, чем порывом. Брат, учитель, отец, даже дедушка, проводник? Конечно, все это вместе, но прежде всего – скромная роль того, кто во главе стада высоко держит фонарь, освещающий путь. Который говорит: Смотрите хорошо, проходите здесь. Идите за мной. Это и есть пророчество. Не свод законов. Пророк – это не тот, кто загроможден целой библиотекой. У него нет юрисдикции. Он не продвигается вперед на троне юриспруденции. У него нет отчетности. Он не следит постоянно за состоянием своего могущества. Он не бегает по телевизионным студиям. Он довольствуется главным. Вот что, мне кажется, может дать смысл жизни. Он называет смысл. Он дает направление. А потом уж каждому выбирать и определяться.

Брат Роже, без сомнения, был бы одним из самых великих наших современников – из этих трех поколений, которые сгрудились во вторник под мелким дождем Тэзе, чтобы пойти за ним еще раз. Не основатель империи. Не индустриальный или коммерческий магнат. Не ищущий расположения масс-медиа. Не богатый владелец родового поместья и преходящих благ. Он не оставил ничего конкретного, материального, ощутимого, продаваемого. Он создал частицу человечности, как вновь придумал способ быть человеком, – с помощью обычных слов.

"Santo-Subito!" – требовал во вторник плакат в толпе. Как в Риме для Иоаннa-Павла II. Улыбающийся плакат, без сомнения, cкорее ироничный, чем искренний. Если бы он здесь стоял. а не лежал в гробу из светлого дерева. он бы улыбнулся и попросил бы, чтобы свернули. Неважно: если нет святости в этом человеке, – то где же она?

Перевод с французского Анны Борзенко