Воспоминания об отце Михаиле Шике

Елизавета ШИК
Воспоминания об отце Михаиле Шике

Мой отец — священник Михаил Владимирович Шик один из тысяч православных священников, расстрелянных или замученных в страшные 30-е годы, когда набиравшее силу советское государство пыталось искоренить религию.

Михаил Владимирович родился в Москве в состоятельной семье в 1887 г.

В 1905 г. окончил 1-ю Московскую гимназию. В 1912 г. окончил историко-филологический факультет Московского университета и прослушал курс философии во Франкфуртском университете. Это время философских и религиозных исканий. Он уже читал и знал Евангелие лучше многих православных, любил церковные богослужения, но от решения креститься был еще далек.

В 1914-1918 гг. Михаил Владимирович — в армии, в звании унтер-офицера. С революцией исчезла моральная преграда, затруднявшая решение креститься, — теперь, когда православие перестало быть государственной религией и крещение не сулило никаких жизненных благ, да и душа его созрела для этого шага, решение было принято.

В 1918 г., в возрасте 31 года, Михаил Владимирович крестился в Киеве. В том же году он женился на Наталии Дмитриевне Шаховской, дочери князя Д.И.Шаховского. При крещении Михаил Владимирович выбрал своим небесным покровителем св. мученика князя Михаила Черниговского. Позднее В.Г.Мирович вспоминала:

“По его словам, ему “как-то по-особенному был близок образ князя Михаила Черниговского, замученного в Орде”. И тогда же я подумала, что в нем бессознательно, а может быть, и сознательно говорила надежда закончить свой путь на этом свете венцом мученика.Когда при нем жалели кого-нибудь, пострадавшего за веру, он с раздражением говорил: “Не понимаю, как можно жалеть человека за увенчание его пути! Пострадать в данном случае значит принять логическое следствие сделанного человеком выбора пути”.- “Не гордыня ли — притязать непременно на мученический венец?” — заметил один из собеседников.

Михаил Владимирович усмехнулся и сказал: “До венца тому, кого пошлют туда, куда Макар телят не гонял, еще очень далеко. И венец там получить трудно, потому что жизнь там нелегкая. И так ее вынести, чтобы попасть в ряд святых мучеников, — удел немногих. Ведет сюда обыкновенных, грешных людей — логика первого решения и логика исторического момента””.

Поженившись, мои будущие родители поселились в Сергиевом Посаде; в 1919-1920 гг. Михаил Владимирович занимался проблемами религиозной философии при кафедре философии Московского университета “для подготовки к профессорскому званию”, но это быстро прекратилось — времена неудержимо менялись. В начале 20-х гг. Михаил Владимирович преподавал историю и психологию в Сергиевском педагогическом техникуме и работал в возглавлявшейся о. П. Флоренским комиссии по охране памятников Троице-Сергиевой Лавры.

“Логика первого решения” вела его к принятию священства, а “логика исторического момента” — к осознанию неизбежности жертвы. В двадцатые годы Михаил Владимирович пишет цикл стихов “В Страстную седмицу”. Приведу одно из них, в котором особенно остро ощущается предчувствие личной крестной жертвы:

Первый священный сан — сан диакона был принят отцом в июле 1925 г., рукополагал его митрополит Петр. Вскоре митрополит Петр был арестован, а затем, в декабре 1925 г., арестовали и отца “по делу митрополита Петра”. Полгода Михаил Владимирович сидел в тюрьме, затем был отправлен в административную ссылку в Среднюю Азию. Пока отец сидел в тюрьме, успела родиться я — третий ребенок о. Михаила. Впервые он увидел меня двухлетней, вернувшись из ссылки.

Оказавшись с тремя детьми практически без средств к существованию, мама со мной, полугодовалой, ездила из Сергиева в Москву на работу, оставляла меня у бабушки и бежала в Исторический музей, где водила экскурсии, а затем с продуктами и пеленками в рюкзаке и со мной на руках возвращалась в Сергиев. Но уныние не было ей свойственно: после моего рождения она писала мужу в тюрьму:

“Дай Тебе Бог терпения. А я сквозь тоску о Тебе часто чувствую себя счастливой безмерно, — счастливой Тобой, и знаю, что впереди радость свидания и верю, что она не отнимется от нас, и молюсь, — только бы нам самим ее не отравить”.

Из тюрьмы отца отправили этапом в Туркестан, в город Турткуль, вместе со многими другими священнослужителями. Сохранились дневниковые записи о. Михаила об этом “путешествии”. Вот два небольших отрывка.

15-го выехали из Ташкента, пробыв там, к счастью, только 4 дня. Здесь всем заправляет и бесчинствует шпана, обкладывает “буржуев” поборами, обкрадывает заключенных.С нами этапом пришла и вместе заперта была в “школе” группа бывших начальствующих лиц из изолятора с остр. Возрождения на Аральском море. Шпана порывалась свести счеты с этой компанией. Когда в первый день я пошел в уборную без подрясника, ко мне подошли двое молодцов и стали допрашивать, не я ли начальник “острова”. Я показал свою косицу, обличавшую мое духовное звание. Они отошли, но через минуту, не совсем убежденные, вернулись с вопросом: “А крест носишь?” Я указал на свой вырезанный из фанеры в Бутырках крест. Недоверие еще не было побеждено. “Почему самодельный?” Объяснил, что в ГПУ кресты снимают. “Да, верно, они против религии идут”. Таким образом, св. Крест оградил меня от побоев.

В Самарканде власти отказались прицепить наш арестантский вагон, так как этап наш очень немногочислен. Усадили нас в общий вагон. На соседней лавочке ехала мать с 5-летней девочкой. И еще была женщина с грудным ребенком. Я радовался, видя этих детей. Сколько месяцев уже не видел вблизи этих Божьих цветков! Вспомнились мои малыши, оставленные дома за три с половиной тысячи верст.

Наконец прибыли в Чарджуй. Ночью шли через город. Примут ли нас на пароход или оставят ночевать на берегу? Краткие переговоры начальника конвоя с капитаном. Нам отвели носовой трюм. Просторно, чисто, не душно. Чувствуем себя точно в раю после духоты и пыли путешествия в вагоне. Помылись, напились чаю и, помолившись, разложили на полу постели и улеглись на отдых. Привыкли уже валяться на полу. Ни в Ташкенте, ни в Самарканде не было нар в отведенных нам камерах.

Забыл отметить — в вагоне перед Чарджуем тихонько пели всенощную с акафистом Богородице по случаю завтрашнего празднования Казанской иконы Божией Матери. Как утешительны эти наши импровизированные службы в тюрьме и в пути. Кругом гомон, брань, смех. Но не так ли в обычной жизни мы, выплывая из волн житейской суеты, стараемся оторваться от нее, чтобы сосредоточиться в молитве?”

Михаил Шик (20.7.1887, Москва - 27.9.1937, Москва, Бутово). Сын богатого еврейского коммерсанта, Шик в 1912 г. окончил историко-филологическое отделение Московского университета, изучал философию во Франкфуртском университете, вместе с друзьями по университету Вернадскими и другими создал историко-философский кружок. В Первую мировую войну служил в армии. В 1918 г. он принял православие и женился на княжне Наталии Дмитриевне Шаховской, преподавал в Сергиеве Посаде историю в техникуме. В 1925 г. митр. Пётр Полянский рукоположил его в диаконы, и когда в декабре этого года арестовали Полянского, было арестовано несколько его единомышленников из Сергиева Посада; осудили их как "самаринскую" группу, потому что следователи считали, что лидером был А.Д.Самарин. Два года Шик провёл в ссылке в Каракалпакии (г. Турткуль), где его и рукоположил епископ Таврический и Симферопольский Никодим (Кротков). Освободившись, он стал служить в московской церкви Николы в Клёниках, где был настоятелем о. Владимир Амбарцумов и где продолжала собираться община о. Сергия Мечёва. Когда митр. Сергий Страгородский объявил о том, что митр. Пётр Полянский, находящийся в заключении, уже не может считаться главой Церкви, Амбарцумов и Шик, избегая скандала и запрещения в служении, ушли "за штат". Шик купил дом в Малоярославце, построил тут церковь, где и служил до самого ареста. Духовные дети его тоже были из интеллигенции: литературовед Борис Удинцев, пианистка Мария Юдина. Его арестовали 25 февраля 1937 г. по делу еп. Арсения Жадановского и расстреляли на Бутовском полигоне в один день с Жадановским и десятками других священнослужителей. Память 14/27 сентября

см. также

Воспоминания об отце

Путь (О моем отце — Михаиле Владимировиче Шике — отце Михаиле)