%D0%92%D0B%D00%D04%D08%D0C%D08%D1%80%20%D0%A1%D1%82%D1%80%D05%D0B%D0E%D02.%20%D0%9B%D08%D1%82%D1%83%D1%80%D03%D08%D1%8F%20%D0F%D0E%D1%81%D0B%D05%20%D0%9B%D08%D1%82%D1%83%D1%80%D03%D08%D08

В.С. Стрелов

«Литургия после Литургии»

Сегодня, после трудов о. Н.Афанасьева и о. А.Шмемана, говоря о Литургии, мы, прежде всего, думаем о совместном служении, участии всего народа Божия в Евхаристии. О. Александр и о. Николай напомнили, что Евхаристию совершает не один предстоятель, но все верные участвуют в ней. И суть Евхаристии – не индивидуальное освящение, но общее благодарение за Жертву Сына Божия.

Но сам термин «литургия» использовался еще в дохристианские времена. Богатые члены античного полиса жертвовали средства для общественных нужд, например, строили дороги, проводили водопровод, – и это было их «литургией», «общественным служением». Именно на этом значении литургии как служении я намерен сконцентрироваться в докладе. Если продолжить линию литургического богословия, то на Литургии мы благодарим Бога устами, а после службы открывается возможность благодарить Бога делом, жизнью.

Однако если я просто буду говорить о том, как важно после Литургии «служить», я буду стучаться в открытые ворота. В таком смысле лучше сразу послушать свидетельства людей, уже вовлеченных в служение. Но я скорее поставлю вопросы.

1.          А действительно ли необходимо какое-то специальное служение?

2.          В чем особенность служения христианина, чем оно, отличается от служения, скажем, социального работника государственной службы?

3.          Можно ли выделить какие-то закономерности в области христианского служения?

Я не знаю лучшего места для поисков ответов, чем Священное Писание, жизнь библейских героев.

Специальное служение?

И начать я хотел бы с праотцев, Авраама, Исаака, Иакова. Удивительно, но у них мы не видим как будто никакого особого служения. Это хорошо подметил Кьеркегор в «Страхе и трепете». Хотя основной разговор в произведении идет о готовности послушаться Бога и принести сына в жертву, преодолевая абсурд верой (и в этом – вселенское величие фигуры Авраама), Кьеркегор замечает, что человек веры, подобный Аврааму, в своей повседневной жизни не очень-то отличается от своих современников; увидев такого человека, мы воскликнем: «Боже мой, неужели это действительно он?». Но давайте дадим слово самому Кьеркегору.

«Знакомство произошло, меня ему представили. В тот самый момент, когда он попадается мне на глаза, я тотчас же отталкиваю его, сам отступаю назад и вполголоса восклицаю: "Боже мой, неужели это тот человек, неужели действительно он?  Он выглядит совсем как сборщик налогов". Между тем, это и в самом деле он.

Я подхожу к нему поближе, подмечаю малейшее его движение: не обнаружится ли хоть небольшое, оборванное сообщение, переданное по зеркальному телеграфу из бесконечности, — взгляд, выражение лица, жест, печаль, улыбка, выдающие бесконечное по его несообразности с конечным. Ничего нет! Я осматриваю его с головы до ног: нет ли тут какого-нибудь разрыва, сквозь который выглядывает бесконечное? Ничего нет! Он полностью целен и тверд. А его опора? Она мощна, она полностью принадлежит конечному, ни один приодевшийся горожанин, что вечером в воскресенье вышел прогуляться к Фресбергу, не ступает по земле основательнее, чем он; он полностью принадлежит миру, ни один мещанин не может принадлежать миру полнее, чем он. Ничего нельзя обнаружить здесь от той чуждой и благородной сущности, что отличает рыцаря бесконечности. Он радуется всему, во всем принимает участие, и всякий раз, когда видишь его участником этих единичных событий, он делает это с усердием, отличающим земного человека, душа которого тесно связана со всем этим. Он занимается своим делом. И когда видишь его за работой, можно подумать, что он — тот писака, душа которого полностью поглощена итальянской бухгалтерией, настолько он точен в мелочах. Он берет выходной по воскресеньям. Он идет в церковь. Никакой небесный взгляд, ни один знак несоизмеримости не выдает его; и если его не знаешь, совершенно невозможно выделить его из общей массы; ибо его мощное, нормальное пение псалмов в лучшем случае доказывает, что у него хорошие легкие. После обеда он идет в лес. Он радуется всему, что видит: толпам людей, новым омнибусам, Сунду. Встретив его на Страндвайене, вы решите, что это лавочник, который вырвался на волю, настолько он радуется; ибо он никакой не поэт, и я напрасно пытался бы вырвать у него тайну поэтической несоизмеримости. Ближе к вечеру он отправляется домой, походка его неутомима, как походка почтальона. По дороге он думает о том, что жена наверняка приготовила для него какое-то специальное горячее блюдо, которое ждет его по возвращении домой, например жареную баранью голову с овощами. Если он встретит по пути родственную душу, он способен пройти с таким человеком до самого Ёстерпорта, беседуя об этом блюде со страстью, приличествующей ресторатору. Кстати, у него нет, пожалуй, и четырех шиллингов, и все же он абсолютно уверен, что жена приготовила ему такой деликатес. И если она действительно это сделала, то, как он станет есть, будет поводом для зависти людей благородных и поводом для воодушевления людей простых — ведь аппетит у него получше, чем у Исайи. Если же жена не приготовила такого блюда, он — как ни странно — остается совершенно таким же. По дороге он проходит мимо строительной площадки и встречает там другого человека. Какое-то мгновение они беседуют вместе, он быстро помогает поднять некое сооружение, для этого у него все уже было подготовлено заранее. Случайный встречный покидает его с мыслью: да, это точно был настоящий капиталист, тогда как мой замечательный рыцарь думает: да, если б дело дошло до этого, я легко мог бы с этим справиться. Он спокойно сидит у раскрытого окна и смотрит на площадь, у которой живет, и все, что происходит там перед его глазами, — будь то крыса, поскользнувшаяся на деревянных мостках, играющие дети — все занимает его, наполняя покоем в этом наличном существовании (Tilvaerlse), как будто он какая-нибудь шестнадцатилетняя девушка. И все же он никакой не гений; ибо я напрасно пытался заметить в нем несоизмеримость гения. В вечерние часы он курит свою трубку; когда видишь его таким, можно было бы поклясться, что это торговец сыром из дома напротив, который отдыхает тут в полумраке. Он смотрит на все сквозь пальцы с такой беззаботностью, как будто он всего лишь легкомысленный бездельник, и, однако же, он покупает каждое мгновение своей жизни по самой дорогой цене, "дорожа временем, потому что дни лукавы"».

Итак, вместе с Кьеркегором мы проследили день человека веры, подобного Аврааму, и не увидели чего-то особого. Здесь нет попытки служить кому-то вовне. «Лишь только» праведная жизнь, забота о семье (правда, включая рабов и слуг, семья насчитывает более трехсот восемнадцати человек, не считая женщин и детей), и хождение перед Богом, готовность откликнуться на Его голос. Служение внешним – эпизодическое: спасти отделившегося племянника, ходатайствовать о людях Содома. Но в том-то и дело, что простая жизнь перед Богом вдруг становится свидетельством для других, а дети – именно дети вырастут и продолжат Завет с Богом.

Пример праотцев ставит перед нами вопрос о том, надо ли специально думать, как бы послужить, или служение уже перед нами – ходить перед Богом, заботясь о тех, кто нам поручен.

Зрелость

Двинемся дальше. В лице Моисея мы, напротив, встречаемся со служителем  по-преимуществу, это – то основное, чем он занят. Но интересно, что когда он сам хочет служить, ничего не получается: он не готов – хотя он как раз в возрасте сорока лет, возрасте наибольшей продуктивности мужчины! До служения нужно созреть. Он прекрасно образован, подготовлен как правитель. И хотя остается вопрос, уместно ли использовать египетский стиль управления в деле Божием, одно ясно точно: он не готов сердцем. Сорок лет Моисей думал «Я подготовлен и многое могу», еще сорок «ничего я не могу», – и в последние сорок лет он узнавал, что Бог может сделать через него.

Его созревание – в смирении, понять, что «я  мало что значу, и что все – от Бога, и без Бога ничего не получится». Заметим, эта истина – «служение христианина должно осуществляться Божественной силой», «если мы убираем себя, Христос может действовать через нас в этом мире»,  – будет красной нитью проходить через всю историю Церкви. Много об этом говорится в псалмах:

 «Боже, мы слышали ушами своими, отцы наши рассказывали нам о деле, какое Ты соделал во дни их, во дни древние: Ты рукою Твоею истребил народы, а их насадил; поразил племена и изгнал их; ибо они не мечом своим приобрели землю, и не их мышца спасла их, но Твоя десница и Твоя мышца и свет лица Твоего, ибо Ты благоволил к ним.

Боже, Царь мой! Ты – тот же; даруй спасение Иакову. С Тобою избодаем рогами врагов наших; во имя Твое попрем ногами восстающих на нас: ибо не на лук мой уповаю, и не меч мой спасет меня; но Ты спасешь нас от врагов наших, и посрамишь ненавидящих нас». (Пс.43:2-8)

Именно с получения этой силы от Господа, силы Божественной, не основанной на человеческих знаниях и опыте, начинается служение учеников: «призвав двенадцать учеников Своих, Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и всякую немощь» (Мф. 10:1).

Но одно дело – знать об этой истине, другое – жить ей. Думается, что отличительные признаки человека, который живет так, что через него является сила Божия, способ такой жизни и служения достойны того, чтобы стать предметом обсуждений и размышлений.

В аспекте зрелости я бы предложил рассмотреть и Давида. Он ведь не сразу становится царем. Многие годы он проводит просто как пастух. И он не переживает, что далеко не сразу после помазания занимает престол. Все эти годы идет его подготовка, и эта подготовка – в молитве, поиске Бога в уединении, не менее важна, чем все последующее служение. Отчасти похожа история Иосифа, и, как ни странно, апостола Павла – ведь после обращения он на несколько лет уходит сначала в Аравию, потом в Тарс, и уже оттуда его призовет Варнава для служения в Антиохии. Это мне напоминает жизнь современного румынского подвижника архим. Клеопы. После поступления в монастырь он пятнадцать лет провел в овчарне, читал Писание, Отцов – но тайно. Все считали его просто пастухом. И когда прежний игумен вдруг выбирает его в качестве нового руководителя монастыря, братья сначала не могут поверить. Но после первой проповеди, которая длится более двух часов и раскрывает его глубокое знание духовной жизни, становится понятно, что он действительно созрел.

Наверное, когда я говорю об этом, вы могли вспомнить, как сами готовились к служению, или читали, слышали о такой подготовке у других людей.

Но сегодня часто бывает, что человек начинает служить не тогда, когда он внутренне готов, а тогда, когда ему кажется: вот, было бы здорово что-то сделать, уж у него-то получится. Его ревность поддерживается и общепринятой установкой, которую раньше разделял и я: как только молодой человек пришел в храм, скорее дайте ему служение, чтобы он не чувствовал себя просто захожанином, иначе он найдет себе применение в другом месте. Ревность есть, а зрелости, внутренней готовности нет, – и через несколько лет, а то и месяцев, он выпадает из служения, если не из Церкви, вынужден пройти длительный период восстановления, после которого еще долго опасается брать на себя какие-то обязательства в служении.

Что же, вообще не служить в начале своей церковной жизни? Я этого не говорил. Но достижению зрелости можно и нужно содействовать. И здесь, мне кажется, встает задача особой заботы о молодых служителях – учить их правильно понимать свое служение перед Богом, передавать опыт жизни не своей силой, а Божией, вразумлять самонадеянных и утверждать робких и унывающих, ходатайствовать за них в молитве. У Моисея есть Иофор, у Давида – плохо ли, хорошо ли – Саул и Самуил. Эта задача – наставничества, поддержки в служении – сама по себе является служением, и сегодня, насколько я могу видеть, не до конца осознана в Церкви.

Этапы в служении

Со зрелостью связан еще один вопрос – этапов в служении. Наставничество (подготовить тех, кто придет на смену) – один из необходимых этапов, но, по-видимому, второй или третий по счету (Илия берет себе в ученики Елисея, уже совершив свои основные деяния, пережив поражение и встретившись с Богом. Павел в течение многих лет готовит Тимофея).

Обычно же служение начинается с того, что мы сами что-то делаем. Как правило, это отвечает каким-то нашим ожиданиям, мы что-то через это получаем – например, невозможно участвовать в детских клубах, лагерях, и не заразиться детской радостью. Служение дает нам возможность использовать наши таланты, и радоваться этому.

Но приходит время, когда от нас может потребоваться что-то организовывать. Это уже не дает такой немедленной отдачи, как непосредственное участие. Более того, если судить по Моисею, служение руководства – это бремя. Утешением здесь может быть тот факт, что «хорошо служившие приготовляют себе высшую степень и великое дерзновение в вере во Христа Иисуса» (1Тим.3:13). Вслушайтесь в эти слова, они – больше, чем только о служении руководства. Хорошее служение открывает путь к великому дерзновению в вере. Человек, уходящий от служения, будет иметь гораздо меньше возможностей опытно проверить Евангелие и укрепиться в вере.

Третий этап, как было уже сказано, – подготовка следующих служителей, передача опыта, как и Павел говорит: «и что слышал от меня при многих свидетелях, то передай верным людям, которые были бы способны и других научить» (2Тим.2:2). Главная трудность здесь в том, чтобы действительно самоустраняться, передавать ответственность, не пытаться контролировать, соглашаясь на то, что у ученика может быть свой путь и свои ошибки – и активно поддерживать при этом.

И, наконец, когда-то в жизни наступает четвертый этап, когда остается только молитва за служение.

Требуется мудрость и большое доверие Богу, чтобы вовремя распознать этапы своей жизни в служении, и согласиться с этим.

Чуткость к Духу

Эпоха судей позволит нам увидеть еще одну грань в вопросе служения. Хотя здесь очень много лиц, очень современных нам историй; тем не менее, ввиду ограниченности времени я возьму только двоих – Иеффая и Илия.

Иеффай примечателен тем, что его служение – это служение воина (Суд. 11:29). Хотя наш Бог – это Бог мира, Иегова шалом (Суд. 6:24), оказывается, что служение воина в некоторые исторические моменты является призванием Божиим.

Бог смотрит на служение не так, как смотрят люди. Он может призвать на неочевидное служение, на служение, которое в глазах религиозных пуристов кажется соблазнительным и опасным – может быть, сегодня это служение депутата, или сотрудника администрации?

Это касается взгляда и на свое собственное служение. Бог может, как Иону, отправить человека с миссией, совершенно противной его внутреннему настрою... Мне кажется, это касается того, как мы мыслим для себя служение, ставим какие-то рамки для него. Например: «настоящее служение – только при храме, а вот уже в бизнесе, в светском образовании, в обществе – это второстепенное». Или: «если служение не касается миссии и милосердия, это не вполне служение». Или: «надо во что бы то ни стало продолжать делать то, что заповедано отцами, даже если не получается, – ведь у них это получалось хорошо»…

Но вернемся к Иеффаю. Далее Иеффай совершает одну из самых страшных ошибок во всей истории отношений с Богом Живым – приносит свою дочь в жертву. Это вполне языческий акт, но он почему-то этого не осознает, – а ведь был уже случай Авраама, ведь есть прямые запреты на такое (Втор. 18:10), да и за данные наспех обеты можно принести жертву повинности (Лев. 5:4)… Наверняка его пытались образумить, но Иеффай действует абсолютно автономно. Его пример – это пример, как служитель, успешный в одном, не застрахован от краха в другой сфере своей жизни, и как необходимо постоянно быть чутким, не терять эту связь с Духом. Может быть, поэтому-то так и важен для церкви пророческий дух, дар различения воли Божией, о котором умоляет ревновать Павел? (1 Кор. 14)

Семья, община или миссия?

Еще более ярким примером ошибки в служении является Илий (1 Цар. 1-4). Он судья сорок лет (говорящее число), при нем возрастает юный Самуил – это отличные результаты! Но его дети – позор на его голову. Они не только нечестивы сами, но и отвращают народ от служения Господу. Что-то важное упущено в воспитании. Служа народу, Илий как-то забыл о наставлении детей, и в результате это привело к пресечению рода.

Кстати, возвращаясь к Моисею – мы ничего не знаем о его сыновьях, есть туманный намек на то, что один из них стал основателем раскольнического священства в Дане (Суд. 18:30). Часто люди, только обратившиеся в веру, забывают о своей семье или отставляют ее на второй план, и идут служить внешним людям. Результаты этого могут быть плачевными.

Нужны еще примеры? Сын Махатмы Ганди так и не простил своего отца за то, что тот все силы отдал освободительной борьбе, и при этом дал весьма посредственное образование детям. Ганди пытается оправдаться за это в своей автобиографии, но выглядит это довольно неуклюже.

На эту тему написан роман Кэтрин Палмер «Игровая комната», где выросшие дети семьи миссионеров осознают, что они недополучили в детстве родительского внимания, и вместе с родителями проходят непростой путь взаимного примирения с Богом и друг другом.

Если кто-то замечает, что его служение неоправданно заслонило семью, близких, это может быть поводом для покаяния.

Но я не хотел бы, чтобы мы догматизировали и служение семье. Предупреждением от этого служит детский стих «Краденое солнце» К.И.Чуковского. После того, как Крокодил проглотил солнце, и все потерялись, Медведь стал искать своих детей, а прямому призванию на борьбу с врагом не последовал:

Но Медведю воевать неохота:
Ходит-ходит он, Медведь, круг болота,
Он и плачет, Медведь, и ревёт,
Медвежат он из болота зовёт:
"Ой, куда вы, толстопятые, сгинули?
На кого вы меня, старого, кинули?"(…)

Тут зайчиха выходила

И Медведю говорила:
"Стыдно старому реветь –
Ты не заяц, а Медведь.
Ты поди-ка, косолапый,
Крокодила исцарапай,
Разорви его на части,
Вырви солнышко из пасти.
И когда оно опять

Будет на небе сиять,
Малыши твои мохнатые,
Медвежата толстопятые,
Сами к дому прибегут:
"Здравствуй, дедушка, мы тут!"

И действительно, получилось, что, послужив всем, Медведь спасает и свою семью.

Интересен в этом смысле ап. Павел. В своем послании коринфской церкви он вводит дихотомию – либо ты служишь жене, либо Богу (1 Кор. 7:33). В каком-то смысле верно, что у человека в супружестве меньше сил и возможностей для внешнего служения. Но получилось бы служить у самого Павла, если бы его не поддерживали супруги Акила и Прискилла? Кем были бы Пресвятая Богородица и преп. Сергий, если бы их родители, Иоаким и Анна, Кирилл и Мария, отдались служению вне семьи, и забыли о детях?

В целом, видится, что есть некая последовательность, которую не стоит нарушать – служение сначала в семье, потом – вовне.

Впрочем, даже когда человек является хорошим семьянином, перед ним все же может встать такой выбор: семья или служение. Про о. Александра Меня рассказывали, что, когда он принял рукоположение, его дети начали болеть. И он сознательно сделал выбор – оставаться в служении. Болеть перестали. Враг не любит, когда кто-то начинает истово служить Богу, и если он не может побороть самого человека, то начинает действовать на его близких и через них. Лучшее, что тут можно сказать, говорит Лиэнн Пейн, служительница исцеления в епископальной церкви, – нужно особенно молиться об охранении семьи.

У Павла есть и дальнейшее уточнение – большинству рекомендуется служить сначала своим по вере, и только потом внешним: «Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере» (Гал. 6:10, ср. Кол. 4:5). Просто человеческие отношения с единоверцами – в любви, без обид, распрей и пр., помощь и поддержка друг друга, koinonia, – это то, что делает Церковь Церковью. Как Лука пишет о первых христианах: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа… Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви» (Деян.4:32, 2:47). Часто же бывает, что люди, служа внешним, забывают просто о добрых отношениях друг с другом. Чтобы составить свое мнение о человеке, им бывает важнее, что он думает о каких-то второстепенных вопросах, типа телегонии, и совершенно упускается из виду, что этот человек в первую очередь – христианин. А ведь действительно, если община, Церковь в целом будет образом взаимного служения, она будет притягательной для внешних и без специальных миссионерских усилий.

Впрочем, сам Павел как бы выпадает из этой логики: его служение – внешним по преимуществу. И это опять к вопросу о том, что здесь не может быть однозначных правил, – все нужно решать, прислушиваясь к Духу в каждом конкретном случае.

Мне же понравилась мысль одной из сестер, что лучше не выбирать между служением своим и служением внешним, но руководствоваться принципом: когда мы вкладываемся в семью, семья начинает служить, когда мы вкладываемся в общину, община начинает служить.

Присутствие как служение

Впрочем, когда мы говорили о служении, могло возникнуть ощущение, что разговор идет исключительно о том, чтобы что-то делать, и это в каком-то смысле – функциональный подход.

Но взглянем на Самого Христа. Само Его присутствие уже несет радость тем, кто рядом. И вся Его жизнь является служением, хотя и не всегда Он что-то «делает». С Ним могут быть счастливы представители самых презренных профессий, и одно Его присутствие-принятие совершает переворот в их душах. А когда Он говорит о Писании, у слушающих начинает «гореть сердце».

Как прекрасно, когда получается жить в духе Евхаристии, жить радостью, благодарностью Богу! У человека, живущего так, взгляд на мир светлый, любящий, и это и будет его служением, его свидетельством – в семье, среди сотрудников, в транспорте, в социальных сетях.

Христос говорит: «Вы – свет мира!»  (Мф. 5:14) «Царство Божие приблизилось!» (Мк. 1:15) А чем я наполняю атмосферу вокруг? Унынием или надеждой, ропотом или молитвой, подозрительностью или доверием, критикой или хвалой? Если мы помним, что «Христос посреди нас», то Литургия не оканчивается с отпустом …

Связь служения с молитвой

Впрочем, можно заметить, что евангелисты не особо говорят об участии Христа в Храмовых молитвах или празднованиях. Зато они подчеркивают личную молитву Христа и показывают ее связь с делами: в начале служения ночь Он проводит в молитве, а на утро призывает учеников; в конце земной жизни вечер молитвенного борения в Гефсимании, а потом – путь страстей. Он постоянно уходит в уединенные места и молится в одиночестве.

Невозможно в здравом уме смотреть на то, что происходит вокруг, – и радоваться. Невозможно, – если не молиться. Невозможно надеяться на то, что в этом мире, даже просто в нашей собственной жизни, наши малые усилия могут что-то изменить. И возможно, если молиться.

Молитва Христа – больше личная, чем общественная. Можно ли сказать, что в Его случае тему «Литургия после Литургии» можно было бы уточнить как «исправление мира после общения с Отцом»?

Я хотел бы подчеркнуть этот аспект личного общения с Богом. Некоторые люди, вдохновившись идеями  литургического возрождения, ставят ударение на братском общем собрании, на значении общины. Действительно, в одиночку очень сложно, практически невозможно служить Богу. Но за поиском человеческой общности на второй план может отойти сама суть – общение с Богом. Сама Литургия, все наши общественные богослужения появились ни для чего иного, как только ради этого чуда Богообщения. В жизни Христа акцент не на Храме как таковом, а именно на пребывании с Отцом:

«Наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу… Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе» (Ин.4:21,23)

И, как мне кажется, это объясняет жизнь таких святых, как преп. Серафим, – его служение, всероссийское или даже всемирное по масштабу, было связано не столько с литургическим собранием, сколько с Богообщением как таковым.

Итоги

Еще можно было бы говорить о многом.

Можно было бы говорить о том, что бывает, когда руки опускаются и надежды не видно. Но лучше пусть за меня здесь говорят Псалмы.

Можно было бы рассуждать, как служение может способствовать неправильному духовному устроению, и как Богу приходится лишать человека служений и проводить через трудности, чтобы он что-то осознал. Но это тема Товита.

Можно было бы на образах Нагорной проповеди рассмотреть искушения, которые часто уничтожают служение или делают его бесплодным – это суета, недоверие Богу в материальных вопросах и безопасности, обольщение богатством.

Можно было бы говорить о том, как переживать трудности, внешние препятствия в служении. Но об этом лучше читать у апостола Павла.

Можно было бы развить тему о ходатайственной молитве как служении, и увидеть, что у нас здесь есть пример в лице самого Господа Иисуса, непрестанно молящегося за нас пред престолом Отца. Но это тема послания к Евреям.

Мы же подведем некоторые итоги. 

Итак, мы говорили о том, что служение не обязательно должно быть нарочитым, специальным, для патриархов было довольно их праведной жизни. На примере Моисея мы поставили вопросы о подготовке и зрелости в церковном служении, о действовании силой Божией. Затем мы говорили о важности постоянной связи с Богом, и видели на примере Иеффая, к чему приводит пренебрежение этим. Пример, или антипример, детей Илия священника дал возможность обозначить проблему соотношения семьи и служения, общины и внешних. Наконец, обратившись к Новому Завету, мы говорили о том, что служение не нужно рассматривать функционально, как «дела, дела, дела».

Кем я просто являюсь? Провожу ли я достаточно времени в общении с Богом, что несу дальше – Христа – или себя? И что меняется в этом мире от факта моего присутствия?