|
к началу раздела>> Константин Семенов МЯГКОРИСУЮЩАЯ МОЛИТВА
Быт. 1, 3-5 Слава Тебе, показавшему нам свет, даровавшему нам, Твоим детям, возможность увидеть все, Тобою сотворенное, славить и воспевать имя святое Твое. Зодчеством, ваянием, рисунком, живописью, светописью. Последнее у нас принято называть фотографией…
Трудно писать о друге. Лицеприятие неминуемо исказит образ. Издалека виднее. А рассказывать о художнике только как о художнике и ни слова, как о человеке? Увольте. …Впервые я обратил на него внимание лет шесть назад в один из понедельничных вечеров, на братских трудах – мы приводили в порядок территорию храма. Высокий, тощий. Черные длинные волосы, венцом вокруг голого купола черепа. Черные же борода и усы. Эта чернота и годы прибавила и придала всему облику нашего нового сотоварища некую мрачноватую торжественность. И – таинственность. Потрудившись, наша братия, как обычно, поднялась в трапезную: сначала чай, а потом – чтение Слова. Он сел поближе к двери и за весь первый вечер – уст не разомкнул. Стал появляться и в следующие понедельники. Читали, помнится, Луку. По прочтении обсуждали бурно, вперебивку, не очень внятно. От близкого принятия к сердцу евангельских истин. Он почти всегда молчал, но если уж высказывался, то… – Да читаем ли мы, читая?! Вспомните страсти до Креста – откуда, зачем появился Симон Киринеянин? Иисус с детства при ремесле. Крепкий деревенский парень, – плотники хилыми не бывают, – выдержавший сорокадневный голод, три бездомных года, обошел пешком всю Палестину. И неустанно работал: исцелял, проповедовал. Закалка – лучше не придумать. Как же надо было истерзать Его, чтобы Он не смог нести Свой крест, падал?!… Один штрих: надев на голову "терновый венец" – скрученные ветки с острыми прочными шипами – "ударяли палками по голове" – вбивали шипы в лоб! Я всё себе отчетливо представил – озноб по коже. И сказано-то было – до появления у нас публикаций о Туринской плащанице и фильма Мэла Гибсона… Запомнилось осеннее собрание прихода в подмосковном Кратове. Он разложил серию, как мне показалось, очень темных, не вполне резких фотографий. Все, как одна, похожих. Темой и оформлением. С врожденными повадками мальчика, разоблачителя голых королей, я, не обинуясь, выложил всё автору. Заодно узнал, наконец-то, что зовут его Георгий Колосов… …Фотографию люблю давно. Сам снимал в своих многочисленных путешествиях, но лень возиться с проявкой и печатанием, небрежность в экспозиции и наводке на резкость, через которые проявлялось отсутствие талантов в этой области, были непреодолимы, пришлось перейти на слайды. Однако любовь осталась. Мало зная имен мастеров фотографии, свои привязанности имею: нижегородцы рубежа 19-20 в.в. М. Дмитриев и А. Карелин, А. Родченко, Е. Халдей, мой старинный институтский друг Давид Шмайгер, незаслуженно известный только друзьям, Д. Луговьер, В. Гиппенрейтер, В. Песков, Ю. Рост… То, что показал Колосов, совершенно непохоже на виденное ранее, привычное. А непривычное редко воспринимается сразу, и чем оно самобытнее и глубже, тем – с б`` `ольшим трудом. После Кратова мы стали общаться. Я чувствовал к нему некую тягу, которую не мог, да и не трудился себе объяснить. Вдруг – подарок от Господа. Колосов стал работать у нас в храме дежурным, причем, со мной в смене. И вот уже который год в спарке. С перерывами на отпуск. За это время люди или надоедают друг другу, или свыкаются. Мы – не то и не другое. Мы составили нечто целое. Два коренника одной упряжи – и вместе не тесно и врозь пусто… Сейчас, пытаясь рассказать о Колосове, я вдруг наткнулся на то, что в ком другом некоторые его качества и привычки дико, до ссор, до разрыва, раздражали бы меня. А тут – совершенно спокоен. Да и различия у нас имеют место быть. Во взглядах на жизнь, во вкусах, темпераменте… восприятии Слова Божьего. Причем, в последнем – разномнения глубочайшие, взаимоисключающие. Но я не сказал "непримиримые" неслучайно. Я – Марфа и Колосов – Мария нераздельны, как два полюса, С и Ю. Разрежь магнит между полюсами, ан нет! Всё равно на каждом обрезке и С и Ю. Полюса соединяет тело из железа высшей пробы, и чем чище то железо, тем гуще и прямее силовые линии. Наши силовые линии – прочная братская во Христе любовь, и, не всегда разделяя-понимая взгляды один другого, принимаем друг друга, какие есть. И – дополняем, как уже упомянутые физические реальности. Но если быть точным, общего в наших взглядах на всё, не стану перечислять – несравненно больше, чем розного. Колосов моложе меня на семь лет, окончил МЭИ, сколько-то отработал по обозначенной в дипломе профессии, пока фотография не вытеснила полученную специальность, и увлечение байдарочный туризм, в котором он выполнил норматив мастера спорта, но, не сомневаюсь, не утрудился оформить хотя бы третий разряд. Хлопотно. Опять же, м``астерство мастерств`а – не прибавляет. Колосов рассказывал мне свою фотобиографию, но она выпадает из темы. Разве что отдельные штрихи. Своей "alma mater" он считает клуб "Новатор", что в районе м. Академическая. Оттуда вышло множество известных и, еще больше – безвестных, преданных своему делу фотомастеров. Несколько лет фотоэкспедиций на Русский Север: Пинега, Мезень, Кенозерье, Соловки… Не знаю, как у кого, у меня каждое названное вызывает таинственный трепет души, сладкую нежную боль. Мне тоже доводилось бывать на Русском Севере. Для меня это последняя незаплёванная, непоруганная часть Святой Руси, моей России. А дальше – перст Божий… Однако, – слово фотомаэстро. Пусть сам расскажет о времени и о себе … К началу 2000-го – ты помнишь по братским собраниям – я был в Слове с головой, но жизнь вовне – зависла. Кто я? Где я? – Инок? Художник? Церкви? Культуры? В келье? В миру? И вот цепь невероятных совпадений приводит меня, пропитавшегося Исааком Сирином, на Валаам. Пригласил о. Савватий – ныне благочинный и по-прежнему фотограф – как раз на Страстную и на Светлую – пик года! Я твердо решил: буди перст Божий – в мир не вернусь. Но, поехавши за кельей, аппаратурой на всякий случай обвешался, да и карточки прихватил. В первый же день пригласивший представил меня игумену. На аудиенцию – 4 минуты. Что делать? Я начал извлекать из коробок "Север" (и "Крестный ход")… Расстались мы с трудом через полчаса, – игумену впритык на службу. Напоследок успеваю с просьбой: "Благословите быть на Литургии на Великий Четверг и на Пасху; и на "12 Евангелий" очень нужно. На всё остальное время – любое послушание от мытья туалетов". Ответ игумена, бывшего архитектора – незабываем: "Здесь хрусталем гвоздей не заколачивают. Снимать и только снимать – всё, везде и как захочется. Но, один комплект фотографий – монастырю." …На Страстной, понятно, ни до чего. Я, кстати, в недурной форме был тогда, странно вспомнить: поклончикам счет – на сотни, 6-8 часов службы – в охотку, легко, и вообще, весь интерес – под сводами. И хотя на Светлой что-то сдвинулось, и я нехотя пощелкал, в Москву вернулся в недоумении. Развеялось оно в два дня – по окончании проявки. Я увидел сюжеты, которых раньше и не мыслил. Распечатал небольшую серию, как сложилось, посмотрел, да больше Его ни о чем и не спрашивал. Но в июне очередной раз сходил Крестным ходом на реку Великую и – лоб в пол, пол в лоб: "Господи! Дай любое служение в Церкви!". Такие лбы Он, видно, бережет ("стучите, и откроют"): через два месяца – вакансия сторожа и предложение настоятеля. До сих пор – четыре года прошло –полагаю это место одним из главных в моей жизни Его даров. Вытрезвляет всесторонне: ниоткуда ни себя, ни страну, ни Церковь лучше не видать. В результате – свобода и ноль иллюзий. И жизнь от Литургии до Литургии. К тому же правило ночное в храме – у солеи перед Распятием и хоть до утра – такое только присниться может. Не зря же мы с тобой здесь какой раз Новый Год акафистом встречаем. По мере нашего знакомства, сближения и моего проникновения в колосовский фотомир, я делался всё более зачарован и околдован им. Попутно осваивал и понятия. Для начала – Колосов никогда не работал в цвете, не любит его в фотографии. Полное совпадение наших вкусов. Колосов мне рассказывал историю "пикториализма" – так называется стиль фотографии, в котором он работает (кстати, по-английски picture – картина). Термин "пикториальная фотография" в 1869 г. ввел англичанин Г.П.Робинсон. Главный признак пикториальности по Робинсону – академическое совершенство композиции. Однако, названное качество – необходимое условие любой художественной фотографии… Впрочем, снова слово Колосову: Пикториализм (от лат. "пиктус" – писаный красками) – господствующее в мировой художественной фотографии направление первой четверти XX века. Отличительные признаки – обобщенный рисунок изображения и самоценная красота композиции. Очевидное сходство с живописью. Эстетические истоки: импрессионизм и всё, что раньше и немного позже. Технологические инструменты: сложная печать с исполь-зованием краски вместо серебра, дававшая художнику полную свободу рук и (или) съемка мягкорисующей оптикой – специальной или простым очковым стеклом ("монокль"). Освобождая изображение от деталей, монокль "мыслит" не поверхностью, а пространством, в глубину, оставляя место тайне. Пикториализм похоронен на Западе, но воскрес в России в начале 80-х (XIX в.) и всё больше привлекает художников и зрителей как наиболее полно реализующий мистическую природу фотографии. Желающих узнать о пикториализме подробнее отсылаю к публикациям Г. Колосова в журналах "Советское фото" №№ 5 и 8, 1988 г. "Монокль на малоформатной камере" и № 7-8, 1993 г., другие… А еще лучше – придти к нам в храм в наше дежурство. Маэстро с удовольствием расскажет вам всё вживую. …Теперь немного от себя. Чем подробнее информация – словесная или визуальная, тем скорее она устаревает. Яркий пример – географическая карта. Желанию увидеть лес в целом отдельные деревья – помеха. Монокль выявляет глубинное, отшелушивая мелочи, постороннее. Именно это при первом знакомстве с фотографией Колосова я принял за недостаточную резкость. Фотография как средство созерцания была мне тогда неведома... …Люблю почесать язык по поводу того, как Колосов мастерит себе монокли. Берет, значит, самую просветленную от Карла Цейса систему, молотком и зубилом вышибает оттуда все сорок восемь линз, брезгливо вытирает пальцы об штаны и – вставляет в обойму, драчёвым напильником доведенную до необходимого размера, стеклышко от очков. Не могу я не подтрунивать, по крайней мере, мысленно, и над тем, что в своем увлечении "пикториализмом" Колосов аж заходится, относится к другим течениям в фотографии, как к чему-то ущербному. Так иной меломан-Бахолюб не признает Мендельсона, не говоря уже о Прокофьеве или Шнитке. Впрочем, скорее всего, я клевещу на друга, если только можно делать это с любовью. На день рождения Колосов подарил мне свой снимок Соловков. Каждый день заворожено смотрю на него, вижу себя там, когда же, когда же снова?!, хотя в мои лета гнать время – опрометчиво… Приняв всей душою манеру Колосова, оценив ее, я, тем не менее, не изменил своим старым привязанностям и признаю фотографию во всех ее качествах: семейная карточка на память, документ эпохи, репортаж, свидетель обвинения, созерцание, то есть picture, картина. Вот гляжу на фотографию внучки и тут же слышу ее голосок: "Деда Костя, задави комарика, Машу укусил." Сразу на душе тепло и нежность, хотя снимок – свой, доморощенный. …Колосова нередко называют "живым классиком". Для меня классик – это мрамор, белый, лучше, черный; гранит или бронза; Опекушин, Эрзя, Голубкина; странички учебника и унылые медальоны на фасаде школы. А живой классик –нечто вроде севрюжины под хреном, идущей на нерест… Но если всерьез, я без малейшей зависти рад за друга. У него много последователей и учеников, молодых и не очень. Приходят к нам, показывают своё, почтительно слушают, что им провещает мэтр. Мэтр журчит голосом, вещает, но без важности, если и рисуясь, то вовсе незаметно, в его журчании любовь к своему делу, к собратьям. И тогда трёп затихает во мне, и я сам проникаюсь таинством учительства. Разумеется, Колосов не ограничивается таким способом передачи опыта. У него есть, уже было сказано, публикации в специальных журналах. Его приглашают читать лекции студентам. Воцерковление культуры – сложнейшая задача и для нас, России, и, в еще б`о`льшей мере, для Запада. И перед слушателями Колосов выступает не столько как фотомастер, но, в первую очередь, как верующий христианин. Не раз Колосов участвовал и в фотовыставках. В 2001 году его снимки видел г. Хьюстон, США. На фотобиеннале 2002 Колосов выставлял свой "Север" и "Всякое дыхание". Я и сам ходил дважды, и друзей водил. Специально. На Колосова. В 2003 году его экспозиция "Дым времени" на выставке "Серебряная камера" получила вторую премию, а весной 2004 в фотосалоне, ул. Покровка, 15 состоялась маленькая (по вместимости зальчика) персональная выставка, где он показал свой Великорецкий крестный ход. (Кстати, именно ту серию, с которой я в свое время начал знакомство с Колосовым). Для той экспозиции мы с его приятелем-учеником из, приблизительно, сотни фотографий отбирали пятьдесят. Жаль, я не мог обратиться за советом к Буридановой ослице (умерла, страдалица, от голода, не зная, с какой из трех копён клевера начать трапезу, так все они были хороши). Выбрать одни, значит отвергнуть другие! Можно ли что-то у Колосова отвергнуть?! И те же снимки не на столе, а на стене, в паспарту, размещенные в соответствующем порядке – это я вас умоляю! Золушка возле кухонного очага и на балу… В светлице нашего храма Колосов показал серию "Братья и сестры" – портреты прихожан. Не люблю свое изображение на фотографиях, но у Колосова – никогда не думал, что с виду я вполне благообразная личность. Чтобы получить такой фотошедевр, тут уж – в шею всякую иронию, подлинно, шедевр, – Колосов посадил меня на стул, обставил белыми экранами, зонтами и осветителями, завел на какой-то разговор и за два часа отщелкал немерено пленок, чтобы получить шесть снимков. Зато каких! Когда мне удалось отвлечься от того, что это именно мой портрет, я оценил его… А взять портреты других наших прихожан! Подлинный мастер, Колосов, увидел самое главное – искру Божию, вложенную в каждого из нас. Увидел, раскрыл и показал, бережно, притаенно, чтобы не спугнуть, не обесцветить излишней откровенностью. Наконец, персональная выставка-ретроспектива в Питере, в Петропавловской крепости осенью 2004 года. Без малого две сотни работ, и сплошь один Колосов!.. Так что же так завораживает, нет, притягивает в фотомире Колосова? Есть мастера с куда как б `ольшей фантазией в выборе сюжетов, композиции и ракурсов. Однако, всё это так, шелуха… …Все мы, и верующие и безбожники, молимся. Кто Богу, кто – еще чему. Большинство нас, людей церковных, молится по молитвослову, присовокупляя собственные слова. Бах, Моцарт, Рахманинов, Чесноков… молились фугой, реквиемом, песнопениями. Рублев, Дионисий, Феофан – иконой. Колосов, христианин, человек большой любви к Богу – фотомолитвенник. Его Валаам, его Соловки, его портреты, его… любая его серия – это молитва, гимн Господу. Колосов молится своей мягкорисующей оптикой. Для него фотография – служение, и когда он говорит, что, нажимая кнопку затвора, не всегда ведает, что же, собственно, хочет получить, я понимаю, что тут ничуть от лукавства. Всё делает Творец, а Колосов при Нем – хорошо налаженный инструмент. В этом смысле подобных ему мастеров фотографии не знаю. Мои любимые вышеназванные умеют выразить любовь к природе, родной земле, животным, человеку. Но то всё – земное. Не всяк, снимающий церковь, церковный светописец. Лишь у Колосова фотография – это любовь к Божиему творению, то есть к Самому Богу, что и побуждает тех, кто проникся творчеством Колосова, называть его живым классиком, каких бы образов во мне ни вызывало такое словосочетание. У меня к Колосову свой личный счет благодарности. Чье как, а мое воцерковление после крещения в 1991 году – медленный, шаг за шагом, подъем в гору. Нередко съезжаю по осыпи житейских сует – хорошо, если не каждый раз до подошвы. До вершины – ой-ёй-ёй! И не видать ее за тучами греховности. Первым впечатлением от фотографий Колосова я уже хвастался. А когда увидел его "Великорецкий крестный ход" снова, то… то… Иными словами, следующий ход я уже шел с ним. И следующий и – сколько Бог даст сил, буду ходить. —"— …Если Господь кого оделяет талантами, то редко одним. Ни разу Колосов не назвал себя поэтом. Он мало кому показывает свои стихи. Только по большому блату. Да и называет их не стихами, а текстами. Мое везение и в том, что мне разрешено без комментариев привести особенно меня тронувшие. Впрочем, нет, отбор снова шел только после мысленного общения с упомянутой ослицей. Итак, стихи, то есть, тексты Колосова, взятые методом вольного тыка…
* * * Как есть любовь превыше обладанья, Так зрелость есть превыше мастерства. Свобода — им единое названье И признак их — спокойное молчанье. Венец для них — забвения трава. 1982
* * * И как конец духовной жажды, И как венец земным дарам Хочу отпраздновать однажды Освобождение во Храм,
Переходя под эти своды, Уже не воздухом дышать, И дольним опытом свободы Ничьих цепей не искушать. 9.12.89
В решающем и больше не земном Мы предстоим как колыбельным строем, И немощью младенческой орем, И сами для себя гроша не стоим.
Но плачи наши – скорбные извне, Нам внутренне чем дольше, тем дороже, И радостью в невидимой броне, И музыкой надежды в славе Божьей. 27.10.2002.
И, не зная как завершить свой текст, просто выскажу пожелание: Георгий Мстиславич, родной мой брат во Христе и напарник по дежурству в храме! Да поможет тебе Господь в приумножении талантов, Им тебе данных, во славу Его и в наше обогащение и радость! А мне, Господи, дай еще совместно послужить в нашем храме Космы и Дамиана, что в Шубине. Аминь! —"— Post skriptum: Колосов по поручению Господа сподобил меня съездить в Питер на два дня на его выставку. Ходил… Смотрел… Душа моя, душа ёрника и трепача, плакала. Слезами умиления и радости о Господе… —''— Post post skriptum: в октябре-ноябре 2005 года в Музее архитектуры г.Москвы проходила фотовыставка ''Почти весь Колосов''. 250 листов. ''Русский север''; ''Великорецкий крестный ход''; ''Всякое дыхание'' – то, что я к негодованиюКолосова называю макросъемкой; ''Соловки''; ''Валаам''; ''Братья и сестры'' – не полный перечень серий. Если отвлечься от наших с Колосовых взаимоотношений, можно уверенно сказать, что выставка – огромного масштаба и значения событие в культурной жизни нашего города. Таких не было и вряд ли когда повторятся. Я рад и за Москву, и за тех, кто выставку увидел, – судя по записям в книге отзывов, равнодушных не было, равно, как и хулителей, – за Колосова, которого Господь избрал Своим любимым моноклем и за Самого Господа (надеюсь, Он не сочтет дерзостью мою радость за Него), поскольку Он не обманулся в Своем выборе и Его монокль Его не подвел. Мне же остается только продолжать молиться за друга и – печаловаться. Когда-то я увижу всё это во всей полноте и в достойном оформлении. Будь эта выставка постоянной, я бы ходил на нее в первое время ежемесячно, потом – не реже двух раз в год. И друзей бы водил, внучек и внука по мере их вырастания. Чтобы проникались. Красотой нашей земли. Красотой наших монастырей. Красотой наших проявлений любви к Богу. Красотой наших лиц...
-------------------------------------------------------------------------------- |
