На Соловецких островах –
Дожди, дожди.
Ну, как расскажешь на словах
Как льют они…
Из туристской песни.

В прошлом году, потрудившись в Спасо-Преображенском Соловецком мужском мона­стыре 17 дней, я уезжал оттуда в тоске и в уверенности, что вся­кие иные способы прове­дения отпуска мне отныне не ведомы. Нынче мне не хватило месяца, хотя пересе­литься туда, уйти в монастырь я не смогу. Пока? Слишком многое держит в миру: две внучки, семья, друзья, мой приход, этот вот компьютер. А главное – моя су­губо мирская сущность, "Марфость"…

В этом году на Соловки из "Космы" приехали, именно трудниками, трина­дцать человек: трое братьев, подростки 12 и 14 лет, остальные сестры, одна из них с дочкой 4,5 лет. Про­были, как и планировали, дней десять, для первого раза – вполне.

Прежде всего, хочу изви­ниться перед сестрами. Я легковесно отнесся к по­ручению нашего настоятеля о. Александра. Он благословил меня набрать на Соловки команду. Я не знал точно, какие по­слушания ждут сестер, и сказал про трапезную и сбор грибов-ягод. Естественно, в голове осело последнее. На самом деле, всех сразу направили именно в трапезную. А там без вы­ходных и до­поздна. Грибы-ягоды начались со второй половины августа, после их отъезда. Сле­довало также предупредить, что условия жизни, скорее всего, будут суро­выми, а вероятность побывать на Секирной горе, острове Анзер и в других дос­топамятных местах – иллюзорна. Не зная всех подробностей, я обязан был бо­лее отчетливо, может быть, даже преувеличивая труд­ности, втолковать хотя бы то, что знал. Некоторым нагрузка оказалась на пределе сил. На ошибках учимся. Жаль, что от наших ошибок чаще страдают другие…

Нам, братьям, пришлось заниматься сеном, дровами, камнями. Подробно­сти – желаю­щим, лично. Не всем интересно. Исполняя самые разные послуша­ния, я вновь и вновь убеж­дался, сколь не­обходима монастырю наша, доброхо­тов, помощь, как нас не хватает. Мона­стырь разрывается на части, задыхается, пытаясь залатать хозяйственные дыры: заготовка на зиму дров, сена, картошки, ягод, грибов… Не говоря уже о текущем. Где на всё взять времени и рук?..

Среди трудников преобладаем мы, москвичи. Говорят, Валаам взяли на себя питерцы (браво, Северная!). За нами на Соловках следуют архангелогородцы. Но были – из Мурман­ска, Самары, Ельца, Почаева, Днепропетровска, Одессы, откуда-то из Си­бири… Всё без еди­ного исключения, замечательный народ, чистейшие души и трудолюбы. По возрасту – боль­шинство мои сыновья и даже внуки. С ними не приходится ни командовать, ни под­гонять. Каждый знает, чем и как заняться в общем деле. Когда меня, назначенного стар­шим, стали го­рячо благодарить и хвалить за одну из проделанных работ, я сказал, что с та­кими мальчишками даже маршал Брежнев Берлин взял бы. А сам подумал, что избыточная похвала и благодар­ность – клич к бесам гордыни и тщеславия: "Ре­бята! Срочно! Сюда! Клиент дозревает!"

Вероятно, я выгляжу старее, чем себя ощущаю. Со мною были почтительны и пре­дупредительны больше, чем я привык и чем мне нужно. Доски не давали поднять! Пришлось защищаться, бережен конь, мол, первый с ног падает. Я ус­тавал, но ведь без переутомления! Значит – недоработал…

Один брат-трудник из Тамбова сказал то, что, вероятно, на уме у многих: "Я раньше о мо­сквичах думал – так себе народишко. Теперь вижу, вы – класс!" Что ж, Москва – большой город, у нас всего хватает…

В нужный момент пришла неожиданная помощь от группы православных поляков, тоже все молодежь до тридцати. Они поработали с нами несколько дней, и мы успели подру­житься, на прощание сфотографироваться. Томек, ве­роятно, их вожак, вполне прилично го­ворит по-русски, обещал прислать фото­графии. Оказывается, они не впервой на Соловках. Кроме того, бывали на Ва­лааме, в Коневецком монастыре, еще где-то…

Мы правильно сделали, что привезли с собой, спасибо Норе Мазо!, круп и сахару. Люди благо­разумные советовали не тащить всё из Москвы, а закупать в Кеми. Был бы поте­рян день с со­мнительным выигрышем в затратах труда. Сколько приезжало групп: палом­ников, трудников – все везли крупу, консервы, сахар. Не для себя. Пожертвование мона­стырю…

Вечерами у нашей трудобратии повелось совместное чтение вечернего пра­вила. Что еще сильнее сближает?..

Один из братьев сказал, что помада и иная парфюмерия на лице женщины – прямое ос­корбление Богородицы. Женщина и без пудры-помады красива…

О. Герман, духовник и благочинный монастыря – Мария, дальше некуда. Вот бы кого мне духовником... Но я – на послу­шаниях, у него – ни минуты сво­бодной, некогда толком пого­ворить. Однако даже те редкие и краткие общения с ним для меня бесценны. На второй день по нашем приезде о. Герман, благо­словив меня, чуть насмешливо сказал негромким певучим голо­сом: "Писа­тель…" – "ты наш", – добавил я мысленно. Накануне я передал ему 33-й номер нашей газеты с замечательной статьей о Соловках Людмилы Стасенко и моей – о них же.

– Ну, как статья-то?

– Духовнее надо писать…

Духовнее-духовнее… Легко сказать! Найдутся ли во всех языках Земли слова, достойные передать святость святого места и его воздействие на челове­ческую душу, что там совершается-происходит? У меня в любом случае таких слов искать-не сыскать. Ка­либром не вышел. Из ро­гатки не выстрелить пушеч­ным снарядом. Святость, духовность – как раз то сокровенное, глубинное, что так просто осквернить, замутить, неточным словом, но нико­гда – молча­нием…

О. Зосима, как и положено отцу-эконому – Марфа-концентрат. Весь в делах, везде без суеты по­спевает. Подошел однажды к нам, когда мы кололи двора, и показал, как это делается на самом деле. Колун – чуть выше плеча и – резкий клевок. А мы-то, аж из-за головы – у-ух! Раззудись-раз­махнись! Когда я попро­бовал прием этого щуплика-недомерка, дело пошло. Подчас о. Зо­сима резковат и строг не в меру. Всё это только кажимость. Сойдешься поближе – сама те­плота и любовь. Как он привязался к Арсеньке Кузнецову (они с мамой-Леной по­спели аккурат к Пре­ображению Господню)! Столько в глазах, голосе, нежности к мальчишке! А что до Арсеньки, он тоже работал с нами – отвозил дрова на тачке в сарай. Не всяк в свои 12 лет (там и отме­тили: лимонадом, яблоками и булочками) так достойно тру­дится…

Иеродиакон о. Герасим, с которым мы больше всего имели дела и в этом и в прошлом году, – именно он распределял нас на послушания, – узнал меня (только имя при­шлось на­помнить) сразу, обрадовался. Там всегда радуются приезжающим повторно. В одном разговоре попросил:

– Костя, включи меня в свой синодик…

– Отец Герасим, я за вас четверых (он знал, кого я имею в виду) с прошлого года мо­люсь каждый день.

Глаза о. Герасима вспыхнули на мгновенье. "Спаси, Господи…" За не­сколько дней до моего отъезда начал говорить что-то очень теплое. Потом мах­нул рукой:

– Давай без лишних слов… Главное, что на душе, на сердце. (Самого глав­ного глазами не увидишь. Зорко одно лишь сердце. Лис из "Маленького принца"). Ты непременно приез­жай на тот год. А то, может, останешься?

– Нет, отец Герасим. Я человек городской, мирской. А потом, у меня семья, две внучки. Я в них влюблен…

Похожий разговор был и с иеромонахом о. Петром, в прошлом году еще дьяконом. Я и то­гда восхищался его мощным голосом, его величественным, ко­гда он в облачении, обликом. Пе­реоблачившись в рабочий подрясник, о. Петр тут же делался добродушным с хитрецой мужич­ком. Кто бы сказал, что он – москвич, выпускник МИРЭА? Накануне моего отъезда о. Петр приобнял меня:

– Костя, непременно еще приезжай. Даже если уже и работать не сможешь, всё равно приезжай. Мы тебя кормить будем…

– Отче Петре. Если у Господа нет на меня других планов, на тот год обяза­тельно приеду. И дальше. Буду проситься у нашего отца настоятеля на полтора месяца. Вообще, знать, когда, – помирать бы сюда приехал…

– Да-да. И лежали бы рядышком…

А еще он обещал молиться о моем брате Владимире, чтобы Господь дал ему веру…

Выхожу утром окунуться в Святом озере и застыл. Насыщаю память восхо­дом, чтобы на­долго. Появляется согнутая напо­полам буквой "Г" фигура ма­тушки Марии, родной мамы о. Ио­сифа, настоятеля монастыря. Увидела меня, улыбнулась, поздоровалась, помолчала. Потом го­ворит: "Мы каждое утро к мощам Зосимы, Савватия и Германа прикладываемся. А у нас под ногами – сплошь мощи новомучеников. По мощам ходим"…

Улучил попасть на обзорную экскурсию по монастырю. Вела Марина – мо­сквичка, три языка, поет в храме Николы в Кузнецах (помню ее по прошлому году, она и в трапезной успе­вала и экскурсии иностранцев водила). Узнал много нового и интересного. В моих прошлых текстах о Соловках (в нашей га­зете и "Истине и жизни") есть неточности, но незначительные. В качестве госу­дарственной тюрьмы Соловецкий монастырь использовался уже при Иоанне IV, и за первые четыреста лет через нее прошло сто узников. За 35 лет СЛОН'а и СТОН'а – десятки тысяч жертв. Sieg Heil!, партия большевиков-ленинцев!

О судьбе святомученика Филиппа, митрополита Московского, Марина, в частности, ска­зала, что по приказу Иоанна IV он был задушен Малютой Скура­товым. Филипп осуждал оп­ричнину и отказался благословить какое-то очеред­ное кровавое дело царя-душегуба, кажется, покорение Пскова. Убив старика, Скура­тов упрекнул монахов: "В какой духоте вы держите Филиппа! Он у вас там задох­нулся". Не развивая мысль дальше, Марина просто сказала, что счи­тает святотатством даже разговоры о причислении Иоанна IV (и, пока еще по­тихоньку, в сослагательном наклонении, Малюты Скуратова) к лику святых.

Не понимаю, как люди, вовсе неглупые и, казалось бы, близкие к церкви, знаю даже од­ного священника, могут называть свирепого убийцу, под конец царствования вместе со своим подельником обезлюдевшего Россию, христиа­нином и мудрым правителем. Кровь жертв во­пиет! Если так, найдутся желаю­щие и Сталину нимб пожаловать. Чем не братья, по мукам без­винно убиен­ных? Одной хазы братаны. Один кол осиновый по их могиле плачет. Впрочем, мы назначаем "свя­тыми" тех, кто ближе нам по духу. Случается, "святые" разо­блачают свой народ…

На Анзере, возле самой вершины Голгофы, стоит та самая береза – распя­тье. По довольно известной фотографии трудно угадать ее высоту. Нет мас­штаба. На самом деле она высокая, ей вряд ли менее 60 лет. Она застала и СЛОН и СТОН. Остается удивляться, что коммунисты ее не спилили, как по­ступили они в 1960 г. с сосной близ вятского села Великорецкого, на кото­рой в 1383 г. было явление иконы Николая Угодника. Лет 700 та сосна прожила, пока больше­вики не распознали в ней скрытого врага народа и не казнили…

Страшное место Анзер, карцер Соловецких лагеря, потом тюрьмы. Не только неисчис­ли­мостью жертв и страданий страшное, но и нулём гарантий, что урок усвоен. Нас, homo'в sapiens'ов, хлебом не корми, дай исполнить шаг на месте по граблям. И то верно! Старые грабли бьют надежнее. Не только я, куда как более достойные и известные люди взывают о покаянии всего нашего раз­ноплеменного на­рода за многовековое небрежение к воле Божией, за…, за… Впрочем, говорено не раз, у всех уже на ушах навязло. Как принято выражаться в высших чиновных кругах, процесс пошел. Я имею в виду – Апокалипсис. И не остановить его. Потому что нам всё по фигу. У нас есть дела и поважнее Спасе­ния. Ненави­деть друг друга. Стрелять без промаха. Или взрывать – так произ­водительнее. Вот, только о поколении внуков душа плачет.

Побывать и на Анзере и на Секирной горе – тоже тюрьма в тюрьме – просто необхо­димо. Постоять, подумать, помолиться, поплакать в душе. Но больше я, скорее всего, туда не поеду. Не та болячка, чтобы растравлять снова и снова…

Знакомый еще по прошлому году Саша из Зеленограда рассказал историю Троице-Серги­ев­ского монаха, приезжавшего на Соловки. По крови чех. Ро­дился в католической семье, вы­рос в католической традиции. Соприкоснув­шись случайно с православием, вдруг в одноча­сье остро понял, что именно оно наиболее полно сохранило дух христианства. Перешел в нашу веру, приехал в Россию. Здесь окончательно пришел к выводу, что если и ждать миру спасения, то – через Россию. Не комментирую. Не сталкиваясь с католичест­вом, не зная его, не смею судить, спасутся католики и протестанты или нет. Пола­гаю ко­щунственной дерзостью что бы то ни было решать за Бога. Однако, если Благо­датный огонь в Иерусалимском храме Гроба Господня на Пасху действительно нисходит только на православный алтарь, то, собственно, о чем еще говорить?! – "Се Сын Мой Возлюбленный!" И эти свидетельства заставляют меня снова и снова благодарить Господа за то, что Он дал мне жизнь именно в моей стране с ее страшной и героической, гнусной и величественной историей, в моей право­славной вере, в моем народе, к которому и боль моя, и восхищение, и омерзе­ние. Для всех этих противоречий постоянно нахожу подтвер­ждения, подпиты­ваюсь.

В тему – еще несколько любопытных свидетельств. Два монаха приехали на остров из Молдавии вскоре после восстановления статуса монастыря. Один по­ляк, католик – из Львова. Как и тот чех, о котором было говорено, этот, уже взрослым, соприкоснулся с православием, перешел в него и вскоре, чуть не ав­тостопом, приехал на Соловки. Уже семь лет здесь. И тем молдава­нам, пусть даже и изначально православным, и этому поляку далеко не сразу удалось при­вык­нуть, вписаться в совершенно незнакомые обычаи, привычки, правила. Но – вписались, при­няли, привыкли, и как представить себе соловецкую монаше­скую общину без них?..

Однако на солнце не без пятен. Еще в прошлом году меня шибанула одна история. Во вре­мена СЛОН'а вместе с православными на Соловках были заклю­чены католические и иных кон­фессий священники. Большинство там и оста­лось… Несколько лет назад монастырь посетили паломники из Италии и, с разрешения о. игумена, установили на месте погребения католиче­ских пасты­рей большой крест. Свой, разумеется. Приехав на следующий год, креста не обна­ружили. Место захоронения было осквернено. Никаких разъяснений на этот счет получить не удалось. Насельники монастыря ссылались на то, что крест находится за пределами стен, а зна­чит и опеки обители, а светские власти

– на то, что охранять религиозные объекты не обязаны. Тогда итальянцы, опять-таки, без своеволия, вновь установили свой католический крест и па­мят­ную табличку с именами здесь упокоенных – известных христианских богосло­вов и архи­пастырей. На следующий год вместо того креста появился наш пра­вославный, а табличка ис­чезла. Я не хочу пространно комментировать. Стыдно. Единственно, что скажу: есть у нас враг пострашнее самых стрррашных като­ликов. Наша ненависть ко всему, что отличается от нас. Как с нею в Царство Небесное?..

Первую неделю – жара. Купались в Святом озере по 3-4 раза в день. Вода – све­жей дойки молочко. А потом на Соловецкие острова пришли дожди… до­жди… С ними туман, морось. Пространство сокращается до – рукой достать. В любом ином месте такое навевает уныние, тоску. Но только не здесь. Белая муть, съедая подробности, оставляет лишь очертания башен и стен монастыря. Обитель обретает особую мистику. Зато всю праздничную не­делю: Преобра­жение Господне, Память Зосимы, Савватия и Германа, Собор Соловецких свя­тых, память Соловецких Ново­мучеников, а потом и на Успение Пресвятой Бо­городицы солнце работало, не отлынивая.

Во всякую погоду я не пропускал хотя бы раз в день обойти монастырь, веря и не веря, что не сплю, могу прикоснуться щекой к рыжеватому лишай­нику ледникового периода валу­нов. Святость не приедается. Но сколько же еще предстоит поработать, чтобы привести монастырь, каждое его сооружение в достойный его ис­тории, его духа вид!..

Капля – камень равнодушия точит. Снова и снова повторяю, и буду повто­рять при любом удобном и неудобном случае. Пока не обратятся наши сердца и руки, наши мысли и души к нашим собственным святыням, пока не поймем, что именно здесь наше место, здесь Господь ждет наших усилий, – не сможет Россия возродиться. Без наших в поте лица усилий беспо­лезно и безнравст­венно уповать на покровительство Богородицы и небесных сил. Там халява – не поощряется. Солью земли назвал Спаситель тех, кто идет за Ним. Со­лью земли Рус­ской дерзну назвать тех, кто своим трудом помогает возродиться-выжить русским право­славным святыням. Всех наших мальчишек и девчонок, зрелых мужей и жен, ко­торые не счи­тают на­прасно проведенным отпуск в трудах в Соловецком, Валаамском, Коне­вецком и так далее и так далее монастырях. Но! Если в армейский котел бросить лишь не­сколько крупинок соли, каша так и ос­танется несъедобной. Соли земли не бывает слишком много. Я спросил о. Гера­сима, ко­гда стоит приезжать с наибольшей пользой для монастыря. "С конца мая и до начала ноября, и чем вас больше, тем лучше. Никто не останется без дела. "…

28 августа вместе со мною уезжало много трудников. На причал пришел о. Петр. Попро­щаться, благословить нас. Весь такой растроганный. Рыжеватая борода, крупное доброе лицо, красные жилки, слёзы на глазах. У меня самого еще за неделю до отъезда – раздвоение души. Всё сильнее печаль по поводу вот-вот отъезда, и – аж не могу, хочу к двухлетней лапоньке Машке, ее новорож­денной "сест'ёнке" Лизаньке, ко всему, что дорого и любимо… А на при­чале – пеленой на глазах печаль расставания. И я упросил Господа вернуть мне умение плакать – в детстве частенько бывало. По делу, но чаще без дела…

Вглядываясь с кормы "Святителя Николая" в тающие силуэты Соловков, я не прощался. Минута длится долго. Час проходит куда быстрее. Год пролетит, – не замечу. Когда-то в конце каждого своего путешествия я бодро приговаривал: "Поход окончен. Да здравствует поход!". Я, хоть и пес­симист, но – жизнерадостный…

2003