Тема нашей сегодняшней встречи - Психология и духовная практика.

В самом конце 90-х мне довелось присутствовать на семинаре по христианской психоте­рапии, организованном одной из православных общин Москвы. Идея семинара, формули­руемая лидерами общины, звучала примерно так: в церкви присутствует много нездоро­вых и просто больных людей, мы, новая генерация христианских психотерапевтов, призваны их исцелить, параллельно обогащая психологию христианским подходом. Один из активис­тов общины в перерыве ходил и предлагал всем приобрести у него новый перечень психических заболеваний по МКБ-10 – он их только наксерил, накануне ночью. Когда автор попытался объяснить, что ему это не требуется, реакция продающего была откровенно осуждающей, с долей подозрения: не пациент ли затесался. В целом собрание оставило тяжелое впечатление: подобно своему настоятелю, эти люди были готовы железной рукой вести паству к свободе и здоровью.

Мне трудно начинать разговор на эту тему. Тому есть несколько причин. Одна из них та, что вы все знаете меня уже давно и совсем не в качестве докладчика, да и для меня эта роль совершенно непривычна. Когда мы только задумывали эту встречу, планировалось, что доклад сделает Борис Сергеевич Братусь, заведующий кафедрой Общей Психологии МГУ – самой теоретической кафедрой факультета. Борис Сергеевич уже на протяжении более 10 лет работает над темой психологии и христианства, можно сказать, что он стоял у истоков Христианской психологии в постперестроечной России и его слово было бы здесь ценнее всего. Но обстоятельства сложились так, что встречу эту довелось готовить мне и я рассчитываю на ваше понимание и поддержку в такой непривычной для себя ситуации.

Другая, не менее важная причина моей робости – неоднозначность отношения как психологов к религии, так и людей верующих к психологии. Для далекого от веры профессионала всегда есть соблазн сказать, что христианская психология – это столь же искусственная конструкция, как, например христианская астрономия. И в этой точке зрения есть своя доля истины, потому что самая горячая вера не может заменить профессионализма и ответственности работника, точно так же как истины веры не могут заменить конкретных научных знаний, эксперимента, исследования.

Но и у человека церковного отношение к психологии зачастую неоднозначное, причем спектр вариантов очень широк – от жгучей (иначе не скажешь) заинтересованности, до полного отторжения. Позволю себе зачитать два коротких отрывка, первый из них взят из брошюры "Опасность психологии", вышедшей в 1998г., автор ее Антонина Шустрова:

Психология - это лженаука, которая сумела войти уже и в наше русское общество. И до такой степени, что даже проникла в ограду церкви: психологи становятся священниками не покаявшись, не оставив психологические взгляды на душу. …Психология от своего рождения была и есть богоборческая система. Она ловко скрывает это на первых этапах своего воздействия на людей - в конечных же своих методиках обучает поклонению бесам и сатане. Теории психологии - это мировоззрение сатаны".

А вот другая точка зрения: “Христианская психология – это не только психология для христианства и христиан, но также для всей психологии, для науки, для человечества… Христианская психология - это богословская наука и наука о религии -  это психология как душеведение, как психология культа, как богословие человека, как наука о душе… Христианская психология - это все многообразие человеческого опыта: религиозного, мистического, культурного и практического.” – это уже из Манифеста христианской психологии, написанного священником Андреем Лоргусом.

Как человек верующий и специалист, я, безусловно, имею свою позицию и не могу быть вполне беспристрастным. И все же, отвечая самому себе на вопрос, зачем я еду на эту встречу, зачем выхожу перед вами, я сформулировал свою задачу так: поделиться в возможно более доступной форме своим видением сегодняшней ситуации, когда психологические знания, хотим мы того или нет, привносятся в церковную ограду самыми разными людьми и самыми разными целями. В какой-то мере я хочу предложить не столько набор готовых положений, сколько поделиться собственными размышлениями на тему и начать обмен мнениями, который в принципе может выйти и за пределы этой встречи.

И начать мне хотелось бы с того, чтобы озвучить ряд стереотипов — их список может быть нами расширен, — сопровождающих современное отношение к психологическому знанию.

Начнем, пожалуй, с самого неверного и деструктивного из них – психологическое знание манипулятивно. Сразу оговорюсь, что есть определенная проблема в том, что специальная терминология зачастую использует те же слова, к которым мы привыкли в обыденной речи, наполняя их несколько иным смыслом. Когда я говорю о манипуляции, имеется в виду не просто действие с чем-то, но действие в обход сознательной воли человека, действие, унижающее его до объекта чьей-то игры, чьей-то, возможно недоброй, воли.

Лет 15 назад, в разгар сеансов Кашпировского мне довелось приехать погостить в деревню под Пензой. Соседи, узнав, кто я по профессии, среагировали в первый момент почти панически – для меня самого, тогда еще только начавшего свой путь в этой области, такой испуг был непонятен. Но люди вполне искренне верили, что я могу сделать с ними нечто, возможно навести порчу, помимо их воли. Успокоить сомнения удалось очень специфическим путем – пришлось сказать, что мне категорически запрещено применять эти знания иначе, как на работе и по указанию начальства. Сам по себе этот пример очень интересен, для человека, привыкшего мыслить психологически, он иллюстрирует сразу два подспудных пласта нашего сознания – и оба они вполне магические. Мы недооцениваем, как близко иногда подступают к нашему, казалось бы, современному, мировоззрению призраки прошлого. Нетрудно понять, что люди, во-первых, отнеслись ко мне фактически как к шаману. Во-вторых, магической силы достигает вера в начальство, дисциплину и некую тайную службу, которая может все. Впрочем, мне хочется верить, что за прошедшие 15 лет эта вторая вера поубавилась.

Между тем, ничто не может быть менее манипулятивно, чем общение в контексте профессионального кодекса порядочности. Манипуляция, провокация, мистификация – это, что может позволить себе клиент, и это именно то поведение, которое и делает людей в результате клиентами. Модель коммуникации, предлагаемая в консультировании или терапии, принципиально не допускает обмана, это первое и необходимое условие психологической помощи. Кроме того, существует прямо сформулированный этический кодекс, один из первых пунктов которого гласит, что психолог действует исключительно в интересах клиента. То есть там, где клиентского запроса нет, любое психологическое вмешательство в чью-то жизнь неэтично и недопустимо.

Конечно же, мы живем в реальном мире, не свободном от злоупотреблений. Конечно же и профессиональные знания и личный талант могут быть использованы в нечистых целях. Но в любом случае речь идет о злоупотреблении, однозначно заслуживающем порицания. К тому же я сталкивался с тем, что многие, на словах понимая, что психология и психиатрия – это разное, тем не менее часто видят функцию психологии как своего рода “психиатрии поменьше”. Даже тот факт, что психологи не пользуются психофармаколо­гией, тут не спасает. А к психиатрии в нашей культуре определенное отношение – и это отдельная больная тема. Но отождествлять их в принципе неверно; если уж проводить параллели, то психиатрия и психология соотносятся как медицина и биология или как лечение и гигиена. То есть психология – в лучших своих формах, разумеется, – это про здоровый образ жизни и это не что иное, как индивидуальное и добровольное средство это здоровье развивать. Я вполне отдаю себе отчет, что конкретные ситуации и конкретные люди могут порой давать совсем иные примеры, но я говорю про лучшее. Как мы часто повторяем: о человеке, как о и горах надо судить по пикам.

Другой миф состоит в том, что психология суть удел некоей узкой касты посвященных, и простого человека там не ждут. Действительно, существуют определенные практики, требующие сертификации в силу своей потенциальной травматичности при неквалифи­цированном применении. Но это опять же черта любой ответственной деятельности, тем более касающейся благополучия человека. И, кстати говоря, как и в любой другой сфере, именно заказчик, то есть клиент, должен позаботиться о том, чтобы задать вопрос: какую подготовку получил специалист, что закончил, у кого учился, какую технику применяет, кем сертифицирован. Любые уклонения от дачи такой информации, ссылки типа “вот придете – узнаете” означают нарушения правил профессиональной этики и вам решать пользоваться или не пользоваться услугами этого человека. В то же время я могу сказать, что в наши дни десятки и сотни тысяч людей получают психологическое образование просто для себя (только в Москве более 50 факультетов), миллионы интересуются психологией, при том, что психологами работать не собираются и никогда не будут. И наиболее естественное применение этих знаний состоит в том, чтобы лучше разобраться в себе и понять окружающих, сделать собственную жизнь более осознанной и стать терпимее к проявлениям характера ближних. Психология вышла за границы цеха, и делается достоянием каждого из нас как способ мышления. Задаваясь вопросом, а почему я так поступил, а кто я по отношению к этой ситуации – мы уже начинаем мыслить психологически. И в этом есть определенное знамение времени, после глобального увлечения наукой и техникой, после упоения пафосом преобразования природы, человеку хочется уже не поворачивать реки, а попробовать, наконец, разобраться в себе. Как говорил отец Александр – человека забыли, свели к человеческому фактору. И на самом деле очень отрадно, что этот интерес теперь возрождается, в том числе и с такой необычной, можно сказать технологической стороны.

В этой связи хочу упомянуть интересное рассуждение современного психолога Бориса Шварца. Он пишет о том, что 50 лет назад психотерапевты сидели в клиниках и к ним привозили пациентов, 25 лет назад терапевты сидели в офисах и к ним приходили клиенты, теперь они читают с кафедр и их слушают студенты, что дальше? Можно предположить, что в перспективе у нас - психогигиена, начиная со школы.

В России возрождение интереса к психологии совпало по времени с религиозным возрождением и это создает свою специфику. Лично для меня – это сугубо субъективное впечатление – в теперешней ситуации видится одновременно и пафос технологического прорыва – если уместно так выразиться – и пафос первопроходцев. Увлечение психологией сегодня в чем-то подобно увлечению геологией для юношей и девушек 50-х. Там и тут – благородное стремление открывать новые земли, только землями теперь стали наши собственные глубины и пики.

Мне трудно сказать, когда встречная тенденция зародилась в церковных стенах. Скорее всего, она существовала всегда. Но период после Второго Ватикана сделался для Западной Церкви временем поиска, эксперимента, обновления, зачастую непростого и болезненного. Примерами этого процесса стало зарождение многочисленных христианских общин, развитие межцерковных связей, паломнической практики, так называемое харизматическое обновление (как бы к нему ни относиться) – в том числе и в традиционных церквях с их устоявшейся геотектоникой. Сыграл свою роль и приход в церковь новых людей, которые на волне своих духовных поисков несли в нее светскую культуру. В России периода начала перестройки интерес к Православию приводил к вере людей из самых разных сфер, включая институт марксизма-ленинизма. (Что, кстати, при наличии минимальной психологической культуры, очень легко объяснить и можно было предвидеть). Но не только оттуда шли люди. Так кто-то даже заметил про наши дни, что шутливую альтернативу прежних лет “физики-лирики” сменила реальность “физики-клирики”.

То, что происходит сейчас, хочется назвать словом прорыв – со всеми вытекающими последствиями. Про то, чем занимается теперь основатель общины Беатитюд брат Эфраим нам рассказали на осенней встрече. Однажды мне случилось между дел спросить одну из наших сестер о занятиях в психологической группе (ведет некий, как я понял, заштатный батюшка). Та прямо вздрогнула: “Откуда ты знаешь, об этом же нельзя говорить?” Только тут я соображаю, что сам перепутал, имел в виду другую прихожанку и другую, как выяснилось, группу. Но, как в игре Морской бой, – выстрел по площадям сразу накрыл еще одну психологическую тусовку, ведомую неким заштатным клириком.

Примеров много. Я думаю, вы все уже обратили внимание, что выработался даже своеобразный жанр христианской психологической литературы – под него в церковных лавках даже полку отдельную отвели. Как правило, это популярное изложение психологических знаний в понимании церковного человека, с ассоциациями из Библии. С профессиональной точки зрения это может быть эклектично и даже наивно, но такая книга может дать пищу для собственных размышлений на тему – а это, в конечном итоге, главное. Есть еще одно заблуждение, что психология в церкви – это обязательно психолог-консультант, этакая фигура серого кардинала за спиной священника. Да, такие фигуры бывают, я их видел и приятного в этом мало. Вряд ли в мире есть что-то, что человеческая немощь не смогла бы извратить. Но я склонен больше думать о светлых сторонах, о тех случаях, когда психологические знания приходят в нашу жизнь, в том числе и церковную, как культура, как гигиена душевной жизни и в этом смысле они не довлеют над человеком, а наоборот доступны ему как инструмент.

Чтобы оценить размах явления напомню, что буквально позавчера прошел очередной семинар по христианской психологии в ПИРАО. В начале этого года вышел номер Московского Психотерапевтического Журнала, посвященный той же теме. К северу от столицы, в Решме игумен Евмений развернул бурную психолого-просветительскую деятельность, регулярно приглашает желающих на семинары.

Конечно, массовость чревата издержками. Как раньше в деревне любой мужик, способный без последствий поменять розетку, считал себя электриком, так теперь для кого-то может быть соблазн самоутверждаться в качестве психолога. За этим всегда стоит некая личностная незрелость, своя беда, своя боль… Недавно, будучи в гостях в библиотеке Дворца Творчества на Воробьевых Горах (бывший Дворец пионеров) стал свидетелем сцены. Пришла женщина и стала доказывать, что книги про Гарри Поттера необходимо срочно убрать с полок – там типа витрины такой. На вопрос, почему она так уверена, сказала “А я, между прочим, православный психолог!”. Мне провалиться хотелось…

При столь явном и неоднозначном энтузиазме будет умолчанием обойти вопрос о его истоках. Будем, по мере возможности, касаться и этого вопроса.

Но мы уклонились от темы мифов о психологии. Позволю еще пример. Несколько лет назад мне довелось быть представленным некоему солидному протоиерею. Узнав, что перед ним психолог, священник сначала заерзал на стуле, потом подобрался, выпрямился и, хорошо поставленным голосом возгласил, что психология изучает человека падшего, а вот пастырское богословие восходит своим предметом к безгрешному человеку, к опыту святых. Ну, вы сами понимаете, что я скорее первое, чем второе, и поэтому едва удержался, чтобы не сказать – ну да, батюшка, потому-то психология – это про нас с вами. Я рассказываю это теперь для того, чтобы подойти к третьему мифу, он звучит так: психология копается в грязном белье и норовит выдать его за истинную человеческую сущность. Так ли это?

Знаменитый грузинский, а на самом деле и русский философ Мераб Константинович Мамардашвили говорил, что известный персонаж – не будем произносить вслух – играет нами, когда мы не мыслим точно. Так что, давайте, разберемся с этим вопросом аккуратно.

Во-первых, что касается грязного белья – а кто сказал, что мы всегда должны видеть себя чистыми? Тут есть один принципиальный момент – речь идет о своем белье. Когда мы говорим о недопустимости интерпретации других, это одновременно и христианская и профессиональная позиция и, наконец, просто элементарная порядочность. И психология и церковная практика равно учат нас, что просто ткнуть человеку в его недостаток не только бесполезно, но часто и вредно. Ничто так не питает гнев и гордость, как обвинение в гордости и гневе. Если в состоянии помрачения человек хочет спровоцировать ярость другого, он говорит – “чего это ты злой такой?” Или, “чего ты такой нервный?” – Взрыв обеспечен. Реальное же исцеление становится возможным лишь тогда, когда сам человек, а не кто-то извне, скажет о себе – да, грешен, есть проблема. Фактически, это ситуация исповеди, признания той точки, где реально стоишь, и только из этой точки возможно дальнейшее движение. Но в нее нельзя попасть под действием пинка извне, в нее можно только прийти собственным видением себя и признанием своего положения. Молитва Ефрема Сирина “даруй мне зрети мои прегрешения” как раз про это. Заметьте – не обличи, а даруй мне зреть.

Я вспоминаю свои первые годы в Церкви – да и многие из вас, наверное, меня тогда помнят. Был, как это зачастую случается, огромный неофитский энтузиазм. Вот сейчас мы сколотим дружную общину, вот сейчас заевангелизируем всю Россию. А внутри, соответственно, мысль – ну, уж теперь-то, с Богом и молитвой я буду жить совсем по-другому. Я старался служить всем своим ближним сразу – и это доходило до некоего остервенения даже. Я пытался никому ни в чем не отказывать – но уж если срывался, то “кто не спрятался – я не виноват”. Притом заметьте тонкую разницу – я не подавлял свои агрессивные импульсы сознательно. Они как бы автоматически отсекались на дальних подступах к сознанию, оставаясь незамеченными, ибо были категорически несовместимы с образом самопожертвенного христианина. Я наивно верил, что могу любить всех и каждого, но если кто-то в метро или в очереди пролезал передо мной… Ну, в общем, понимаете. И ничем хорошим эта ситуация самообмана кончиться не могла. Пришлось, в конце концов, признать свое поражение и попытаться прийти в ту самую точку реального я – и оттуда снова начинать собирать свою жизнь, но уже на более адекватных основаниях.

Второй важный момент – дистанция между видением и осуждением. Да, мы видим недостатки друг друга. Но, как сказал недавно один коллега, с годами пришла способность, глядя на того или иного человека вдруг сказать: “как же он красив, как же она красива”. И только в этой ситуации оказывается возможна эффективная работа психолога – и не только, кстати. Понятно, что дело тут не во внешности. Вам этот пример ничего не напоминает? У меня сразу возникла параллель с мыслью владыки Антония Сурожского, о человеке как поруганной иконе, красоту которой мы скорее угадываем и призваны кропотливо и трепетно расчищать. А апостол Павел прямо говорит, что “Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе” (1 Кор 4.3).

И вот что еще хочу сказать. Эта дистанция видения и осуждения не возникает сама собой. Она рождается в человеческом усилии, требует рефлексии себя. Когда сыновья Ноя отворачиваются от наготы отца, они, на самом деле, знают, что он наг. Они уже искушены этим знанием, но они принимают решение, делают ответственный выбор – не видеть.

И, наконец, о том, что психология принижает образ человека до этого самого грязного белья. Но давайте помыслим от противного, а если мы станем беречь светлый образ ценой вытеснения реальности, отказа видеть о себе (подчеркиваю о себе, это важно!) очевидное – сможем ли мы тогда оставаться христианами, да и просто адекватными людьми? Ошибка, спрятанная тут, состоит в отождествлении истинного и явленного образа. Видение греха не отменяет ценности и божественного призвания человека, равно этому и психологическая рефлексия недостатков понимается не как расписка в несостоятельности, а как способность здоровой личности принять свои изъяны и иметь мужество исправлять их. Повторюсь, мы не властны над тем, чего не хотим видеть. Лучшее, что мы можем сделать для греха, - это сделать вид, что его не существует, тогда он легко становится нам господином. Тут опять библейская параллель – назвать имя, значит, обрести власть.

Раз уж мы заговорили об этом, хочу сразу отметить – не всегда и не все человек готов увидеть. Иногда знание о себе может быть разрушительно. Отец Александр Мень в беседе “Христианство и творчество” упоминает старый фильм “Жизнь на грешной земле”. Там человек другого оклеветал, тот попал в лагерь, и потом он вернулся реабилитированным и простил того. И он его простил до такой степени, что тот (который оклеветал) утопился – он не мог вынести этого прощения. Почему утопился? – потому, что не смог вынести правды о себе в соседстве с величием души простившего. Мы знаем, что Господь не открывает нам всей правды сразу, наоборот, есть проблема у людей, глубоко практикую­щих – по мере духовного роста им дано бывает узнать о себе много такого, что ставит, порой, на грань уныния. Не сокрыта эта истина и от психотерапии, известно правило, что нельзя провоцировать рефлексию другого человека, если он к этому духовно не готов, если сам не можешь обеспечить необходимую поддержку.

Следующий миф о психологии состоит в том, что соблазн психологического знания ведет к подмене веры в Бога верой в собственные силы, в силы прогресса и науки. И для таких сомнений есть основания. Образование и наука в европейской культуре по прежнему означают владение предметом. И во многом интерес к психологическому знанию связан с желанием взять в руки рычаги собственной судьбы. Но мне тут сразу вспоминается ответ отца Александра на вопрос: допускает ли церковь занятия астрологией? Ситуация вдвойне интересная, потому, что отец Александр, выражаясь словами Мераба Константиновича “мыслил точно”. Он сразу услышал в одном вопросе два и ответил, если можно так выразиться, и по семантике и по прагматике – то есть учел и прямой смысл вопроса и отреагировал на саму позицию и цели спрашивающего. Многие, вероятно, помнят этот ответ. Во-первых, отец Александр отметил, что людям часто хочется иметь некий справочник на все случаи жизни, чтобы можно было открыть на букву “А” – Астрология – и дальше не думать. А, во-вторых, он сказал, дословно: “Астрология допустима, если она не притязает быть эрзац-религией, как часто у нас бывает”. И в этой фразе тоже, в свою очередь, есть два плана, первый – условие допустимости для нас того или иного знания, учения, а второй – признание текущей нашей реальности, хотим как лучше, а получается как всегда.

Поэтому проблема места психологии в нашем сознании и в наших упованиях есть и о ней не надо забывать. При том, что психология в принципе не может быть конкурентом веры, как инструмент не может быть конкурентом мировоззрения. Они, если можно так выразиться, на разных этажах. И если вера подменяется для кого-то упованием на психологический инструментарий это означает лишь то, что веры-то, как таковой, уже нет. И это, конечно, серьезный сигнал.

А, с другой стороны, вера, сама по себе не может решить наши конкретные задачи в этой конкретной жизни – инструментарий неизбежно нужен. Я вспоминаю, как несколько лет назад мне довелось сломать ногу – два полных месяца в гипсе, на костылях. Но самым тяжелым было снова встать на нее потом и снова учиться ходить – это преодоление было бы невозможно без веры в исцеление, но просто сидя в углу храма и веря, я бы никогда не пошел. Надо было встать и пользовать до какого-то момента все теми же костылями – как инструментом. Владыка Антоний говорит в одной из бесед, что образование не так уж важно для святого. Но пока вы не пришли к святости – будьте любезны заботиться о своем образовании!

Еще один миф касается психоанализа и секса. Я сам не раз сталкивался с тем, что если бы вот тут на доске нарисовать некое поле – карту обыденного сознания рядового верующего (простите за такое усреднение), то на ней в одном углу, в одну кучу свалены будут психология вообще, психоанализ в частности, а также секс, разврат и порнография и другие ужасные вещи, о которых порядочные люди никогда не говорят. Я думаю, в этой аудитории не надо уже пояснять, что психология и психоанализ соотносятся как область деятельности и конкретная практика. Что касается секса и разврата, позвольте рассказать одну историю.

У моей жены в семье хранилось старое, еще дореволюционное, с ятями “Толкование сновидений” Фрейда. Однажды его попросил почитать бывший ее школьный товарищ, к тому моменту он уже учился в семинарии. Через месяц он сказал, что книгу не вернет, потому что сжег – и, вообще, такое надо сжигать. Мне было очень больно про это услышать, и не потому, что жалко саму книгу. Фрейда сейчас достаточно переиздают, в том числе и репринтно. Тут другое – страшно, когда агрессивные действия совершаются с внутренней уверенность в высокой правоте, когда нет сомнений и полутонов. Помните, как говорит Спаситель “всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу” (Ин 16.2). Я это не к тому, что Фрейд – апостол, нет, конечно. Мне, как человеку, страшно видеть, как ближний берет на себя роль судьи и исполнителя – и если за ним стоит некий духовный наставник, от этого не легче. Но, как человек, пытающийся мыслить психологи­чески, я догадываюсь, что еще за этим может стоять. Существует тенденция, она связана с тревогой, видеть мир лишь в черных или белых красках – без полутонов. Это как бы через прицел – все, что не божье, то, по определению, понятно какое… Кто не с нами, тот против нас. А кто из нас вполне божий? В перспективе такая точка зрения ведет к разочарованию и обиде на всех, в пределе это паранойя. Что касается того человека, то очень хочется верить, что его духовные наставники, пусть не психологическим, но духовным чутьем смогут быть рядом и оказать поддержку молодому священнику. Хотя, по тем сведениям, что до нас доходят, ситуация там не простая…

Я позволю себе короткую цитату, а вы скажете мне, что это за автор: “Тот, кто с самого начала догадывается о величественной взаимосвязи универсума и существующих в нем закономерностей, тот легко может потерять свое личное малое Я. Действительно став скромным, утонув в созерцании, такой человек легко забудет, что сам является частью действующих продуктивных сил и, собравшись с духом, попытается самостоятельно, в меру личных сил, изменить хотя бы частичку необходимого движения этого мира, в котором малые творения ничуть не менее восхитительны и значительны чем великие!”

Этот цитата из самого “безбожного еврея” в мире, и я думаю, это может быть иллюстрацией к неоднозначности и многомерности человеческой души.

Да, так вот, чтобы не забираться в дебри психоанализа, ограничусь анекдотом – простите, если кто уже знает. Вы все слышали, как много внимания в психоанализе уделяется толкованию сновидений и проблема секса там, действительно, одна из центральных. Анекдот такой… (Про женщину и негра).

Еще один миф – психология провоцирует агрессию. Тут тоже непросто. Само понимание агрессии в психологии гораздо шире, чем в обыденной жизни. И отношение к ней иное. С обыденным проще; у меня – как у человека, сформировавшегося в советское время – до сих пор всплывают в памяти словосочетания типа “агрессивная израильская военщина”, “агрессивный империализм”, “обуздать агрессора”. Мы мыслим агрессию исключительно как разрушение, как нечто страшное, что нужно удалить из жизни любой ценой. Но из психологии мы знаем, что удаленное любой ценой никуда не уходит, оно, образно говоря, “вылезает из-под мышки”. Притом, будучи вытеснено, не названо, чувство продолжает жить внутри нас своего рода пятой колонной – нанося неожиданные удары с тыла, но и само страдая, в том смысле, что оно лишено возможностей цивилизованного выражения и развития. Возможно, вам приходилось встречать людей, приветливых до слащавости – их немало и в церкви, – но способных закапризничать, устроить скандал совершенно неожиданно – даже для самих себя. Готовясь к лекции, я посмотрел несколько библейских параллелей к этой, казалось бы, психологической проблеме. Есть несколько тем бегства или изгнания, но самая близкая к нашей теме – изгнание Агари и Исмаила (Быт 21). Даже если Аврааму или его окружению это виделось как решение проблемы, мы-то знаем, что проблема никуда не ушла. Более того, очень интересное, особенно с психологической позиции, замечание есть в книге Варуха (3.23) “сыновья Агари искали земного знания… но пути премудрости не познали и не заметили стезей ее”. Библия многомерна, но лично для меня это в том числе и про то, что вытесненное чувство, как и выброшенный из нашей жизни человек лишаются шанса развития. И тут психология, с неожиданной стороны подводит нас к тому же, что давно чувствовалось и практиковалось в церковной традиции, к проблеме окультуривания, сублимации, если хотите человеческих переживаний, трансформации их до уровня подлинной человечности. Лучше всех написал об этом о. Павел Флоренский, я цитирую его по статье Федора Василюка из Московского Психотерапевтического Журнала, статья называется “Молитва и переживание в контексте душепопечения”.

Анализируя антропологический смысл чина отпевания усопшего, о. Павел Флорен­ский сформулировал общую идею отношений между чувством и культом, которую можно считать программной для построе­ния пастырской, педагогической и психотерапев­тичес­кой практики ду­шепопечения: "Назначение культа - именно претворять естественное рыдание, естественный крик..., естественный плач и сожаление в свя­щенную песнь, в священное слово, в священный жест. Не запрещать естественные движения, не стеснять их, не урезывать богатство внут­ренней жизни, а напротив - утверждать это богатство в его полноте, закреплять, взращать. Случайное возводится культом в должное, субъ­ективное просветляется в объективное. Культ претворяет естественную данность в идеальное. Можно было бы постараться подавить аффект. Но ..., - продолжает он, - вступить в борьбу с аффектами значит одно из двух: если она неуспешна - отравить человечество "загнанными внутрь страстями", если же удачна - оскопить и умертвить человечест­во, лишив жизненности, силы и наконец - и жизни самой. Культ дейст­вует иначе; он утверждает всю человеческую природу, со всеми аффек­тами; он доводит каждый аффект до его наибольшего возможного раз­маха, - открывая ему беспредельный простор выхода; он приводит его к благодетельному кризису, очищая и целя тем .... [душевные раны]. Он не только позволяет выйти аффекту всецело, но и требует наибольшего его напряжения, вытягивает его, обостряет, как бы подсказывает, подстрекает на аффект. И, давая ему полное признание, утверждая аффект в правде его, культ преображает его. ... Гнев ли, ярость ли, скука ли... - все берет на себя культ и все преобразует и до конца удовлетворяет: - до дна в культе испиваем мы самую эссенцию своего волнения, всецело насыщаемся, без малейшего оставшегося не­удовлетворенного желания, - ибо культ дает всегда более, чем мы про­сим, и даже больше, чем мы можем хотеть..."

Я уже сказал, что психологическое понимание агрессии шире обыденного. Агрессией мы привыкли считать явное вторжение, нарушение границ, борьбу. Но границы человека гораздо тоньше и дальше, чем мы привыкли думать при нашей городской скученности. Кстати, оказавшись первый раз в латвийской глубинке – мы тут недавно снова ездили к отцу Виктору Мамонтову, – я испытал почти шок от хуторского расселения. Хутор это одинокая изба посреди леса и километра на три вокруг – просто никого. Никаких заборов, люди живут просторно, рядом твой лес: хочешь гуляй, хочешь пили. И это дает определенную внутреннюю свободу. Агрессией же в психологии называется любое наше проявление в окружающем мире, связанное с распространением, экспансией, привлече­нием внимания. И в этом смысле наша жизнь неизбежно связана с агрессией – но совсем не обязательно с разрушительной. Если я обратился с вопросом к человеку – я уже прер­вал ход его мыслей, уже вторгся в его внутренний мир. Мы часто не думаем об этом, да и чувствительность у большинства из нас сильно загрублена. Но попытки подобрать для таких ситуаций более нейтральный термин в психологии не прижились, потому что механизмы тут именно те самые – завоевание пространства и влияния.

Агрессия есть у каждого из нас, но как поступать с ней. Существует две крайности. Одна, как я уже сказал – не признавать ее вообще и с этим более-менее понятно. (Пример с Тульчинским). Кстати, один из признаков вытесненной агрессии – обращение ее на себя и рост чувства вины как ауто­агрессии. Но есть другая крайность, предлагаемая иногда под видом “психологических” рекомендаций – отреагировать, то есть проявить, агрессию по максимуму, насколько позволяют социальные рамки, и даже больше, если ты сильный. Очевидно, что это тоже не выход. Возвращаясь к отцу Павлу, мы можем сказать, что развитость культуры проявляется в частности и в наличии социально приемлемых, корректных форм утилизации агрессии. Строго говоря, этому надо учить. Между крайностями смолчать и врезать есть, например, такие вещи как метакоммуникация и Я-сообщение. Очень коротко: метакоммуникация – это разговор по поводу разговора. Если мама говорит давно взрослому ребенку, да еще при посторонних людях: “одень куртку, носки потеплее и не забудь пододеть нижнее белье”, то на самом деле ее сообщение таково: “ты остался ребенком и без моей подсказки в этой жизни не справишься, а я имею право всегда указать тебе твое место”. Обида тут вполне понятна, а вот реакции возможны разные: можно смолчать, можно огрызнуться, а можно сказать “мама, ты действительно считаешь, что подобные советы уместны?” или же “мама, я давно взрослый и мне неприятны такие указания”. Первое будет метакомментированием, а второе – Я-сообщением, говорящим не о маме, что она неправа, а о собственных чувствах, на которые каждый человек имеет право. Эти простые приемы позволяют каждому из нас отстаивать свои границы, не переходя в нападение, не разрушая. И пусть вам не покажется странным, но существует очень авторитетное мнение, что если бы маленькие дети всегда могли ими пользоваться, шизофрении бы просто не было.

И последнее, что я хочу сказать по поводу агрессии. Часто человек, перестающий вытеснять ее и прятать, начинает казаться окружающим более агрессивным. Вот вчера он был такой улыбчивый и безотказный, а сегодня жестко говорит “нет”. Причем он может говорить это “нет” даже жестче других людей – он учится новой форме поведения и еще не почувствовал меры. И ситуация такого пробуждения требует от окружающих понимания и мягкости.

Еще один миф: через психологические техники люди пытаются отказаться от аскетического подвига. Лично я не знаю психологических способов стать любящим, терпеливым или смиренным. Равно как и утратить эти качества. Они относятся к глубинным чертам человека – даже не к свойствам личности, а еще глубже, а психология “работает” на уровне характера и, отчасти, личностном. Если у нас грипп и есть аспирин, то вряд ли аскетический подвиг будет состоять в отказе от лекарства, хотя, конечно, могут быть разные случаи. А в психологическом измерении это может выглядеть так: представь­те человека, который за всяким событием своей жизни видит ласкающую или бьющую руку Создателя. Ушел из под носа автобус – Господи, за что?! – я утрирую, конечно. Хотя в той или иной мере такое отношение знакомо большинству из нас. И можно мучиться этим всю жизнь, обвиняя Бога в безразличии, а себя в ропоте, а можно попытаться найти в себе, понять и полюбить того маленького ребенка, что не вынес из детства базового дове­рия – спокойной уверенности в том, что любящая рука всегда рядом, что она не пропадет неожиданно и не оттолкнет. Это очень важное качество, на котором в дальнейшем строит­ся наш характер, а затем и наша личность. И у очень многих людей оно поражено в самом основании. Как сказала замечательный психотерапевт Екатерина Львовна Михайлова – наша культура, наше воспитание дефицитарно, проблема у нас в России чаще не в том, что мама сделала с ребенком, а в том, чего должна была и не сделала. Однако, поняв это, можно попытаться самому стать родителем и этому ребенку, и, может быть, маме, у которой у самой была непростая жизнь. То есть, придя в точку осознания, можно потом попытаться занять ответственную взрослую позицию – а не штурмовать в лоб бастион детской обиды, попутно предъявляя счет Создателю.

И если мы сможем эту проблему дефицита преодолеть, то едва ли это станет уклонением от аскетического подвига, скорее наоборот, появится возможность более честной встречи с Творцом, без навязывания ему посторонних ролей.

Это важно, так как к теме доверия вплотную примыкает тема веры как внутреннего согласия, персонального решения отдаться тому, что может быть опорой. Вера без доверия это то, что в Библии обозначено как “и бесы веруют и трепещут”. А индикато­ром доверия всегда является действие, то, как мы реально строим свою жизнь.

Я не зря сказал “решение”. Если тема решения исчезает, остается только базовое доверие, коренящееся в детстве, а это означает фатализм, ибо прошлое не перепишешь. Можно лишь позавидовать тем, кто оказался пропитан любовью в самых основах своего бытия. Все мы встречали в жизни людей, радостных и уверенных по своему изначальному складу. С ними хорошо. Они настолько “небитые”, что и у окружающих прибавляется уверенности и, главное, их вера естественна как дыхание. Они лучше всего работают с детьми и если рассказывают о добром Боге, то даже взрослые умиляются, потому, что сами такие люди – живое свидетельство Его любви. За такой счастливой “психической конституцией”, как правило, и стоит преизбыток того самого базового доверия, но так повезло далеко не всем.

Большинству людей проблему доверия приходится решать уже в зрелом возрасте, и  здесь мы приходим к очень важному моменту: внутри этого второго, приобретенного доверия существуют два пути, принципиально отличные один от другого.

Первый тип – это когда я сначала доверяю себе, своему выбору и лишь потом, приняв на себя ответственность за последствия своего решения, перехожу к вопросу о смысле жизни, доверяя ее Богу, успеху, известности, деньгам… То, что я выбрал, может меня подвести, но это я выбрал, и мир не обязан, в принципе, соответствовать моим ожиданиям.

При втором типе человек не доверяет себе совсем. Он как бы растворяется в том, на кого готов возложить все надежды. Например, существует соблазн сказать – “вот, я доверяю Богу: себе, то есть, не доверяю, а Бог свят и ему я могу”. Выглядит, вроде бы, очень смиренно, но что из этого следует? Такое решение сразу ставит Бога в позицию ответственного – притом не за мир, не за жизнь, а за мои ожидания. Хочет ли Бог такого бездумного доверия? Вряд ли, потому что расплата за него – низвержение с пьедестала.

То, что я сейчас говорю, может быть кому-то близко и знакомо, а кому-то совершенно чуждо. И даже если знакомо, то нельзя просто принадлежать к тому или другому типу – ведь это на самом деле две тенденции, которые в человеке сосуществуют. И в этом – многообразие нашего внутреннего устройства, которое никогда нельзя описать одной общей схемой. Каждый человек заслуживает того, чтобы быть понятым заново. Как сказал известный психотерапевт из Соединенных Штатов, Ирвин Ялом – “Мы пришли к тому, что для каждого клиента необходимо разрабатывать свою собственную терапию”. Попытка описания, сделанная мной, ценна скорее как пример — в частности, пример того, как психология тоже включается в проблемы смысла человеческой жизни.

Проблематика выбора и решения – центральная для экзистенциальной психологии, возникшей после Второй мировой войны и получившей развитие на рубеже веков. И в этом она наиболее близка христианству, тоже ставящему перед человеком вопрос выбора и индивидуальной ответственности. Вероятно, многие из вас обращали внимание, что в знаменитой сцене с женщиной взятой в прелюбодеянии, обвинители пришли толпой, а разошлись поодиночке. Мне в этой связи вспоминается опыт московского терапевта Елены Калитеевской: начиная работать со сложными клиентами, она всегда сначала задает определяющий весь дальнейший разговор вопрос: “Ты здоровый или больной? Меня не интересует, что у Тебя в карте – реши это сейчас для себя сам, готов ли Ты отвечать за себя, вести диалог как здоровый человек?”

В этой связи очень хочется предложить вам цитату из беседы владыки Антония. Владыке был задан вопрос:

“Может ли пастырь предъявлять требования (и  какие именно) слегка ненормальному человеку, учитывая его душев­ные состояния?

Я думаю, что, говоря схематично, можно разделить эти состояния на два типа. Те, в которых есть наигранность, ложь, неправда, являются определенной помехой. Другие являются, так сказать, «структурным» недостатком: глупый человек, или нечуткий, или человек с изъяном, у которого чего-то не хва­тает — как на инструменте может быть три струны вместо пяти, но эти три есть и не испорчены всем остальным.

У меня сейчас в мысли конкретный человек, моя прихо­жанка: она определенно с трещиной; но помимо трещины она обнаружила, что делается страшно интересной для других (во всяком случае, в начале), когда проявляет свою какую-то тронутость. Она ее проявляла по малости, и люди как-то переживали: «Ах,- бедная Вера!..» Потом она стала ее прояв­лять так живописно, что это стало невыносимо, до дня, когда мне все сказали: «Она совершенно сошла с ума!» Я решил: я тебе покажу «сошла с ума» — и взял ее в оборот: перья полетели! Я ее потряс, говорю: «Вот что, Вера, я вам скажу: вы или комедиантка, или хулиганка, или сумасшедшая. Если вы сумасшедшая, в следующий раз, когда вы выкинете что-нибудь, я вызову санитарную карету, а если вы хулиганка или комедиантка, мы вызовем полицию, — так вот, вы мне скажите: которую вызывать? я буду знать»... После чего она перестала быть сумасшедшей. Казалось, это непреодолимо, она ничего не может поделать — а вот, оказалось, может. Потому что, кроме того, что у нее действительно есть где-то трещина (что не удивительно: у нее прошлое такое жуткое, трудное), она еще ее эксплуатировала, пускала в ход, потому что с этого можно было барыш получить, интересность, — до мо­мента, когда она обнаружила, что «быть интересной» может кончиться плохо. Тогда вдруг все сошло. Иногда она снова делается «интересной», но теперь ее гораздо проще утихоми­рить. Так вот: в ней есть нечто непоправимое, с чем надо считаться, причем с большим чувством сострадания и при­ятия; и есть надстройка, с которой нельзя считаться и кото­рую надо вышибать”.

Психологию обвиняют порой в том, что она не несет в себе ценностей и потому безнравственна, но тогда и медицина безнравственна. Наоборот, если бы психология предлагала собственные нравственные ориентиры, она как раз и была бы эрзац-религией. Да, в жизни встречаются псевдорелигиозные психологоподобные системы, претендующие на роль духовных учений и неприятие их говорит как раз о том, что у нас-то с ценностями все более-менее в порядке. А ценности приходят от веры. Как сказал в начале XX века Карл Ясперс, цели психотерапии определяются религией или ее отсутствием. И в высших своих проявлениях психология побуждает человека задуматься о направлении пути и о смысле. Она помогает формулировать вопросы, ответы на которые может дать только вера.

А найти ответ каждый должен сам, и я не думаю, что в этом пункте психологическая позиция так уж расходится с церковной. Хотя опять же, какую психологию и какую церковную позицию иметь в виду. Мне просто хотелось бы привести еще одну цитату из владыки Антония о собственном решении: “Вы можете подумать, что очень непочтитель­но по отношению к Иоанну Кронштадтскому ставить вопрос, прав он или не­прав; но я думаю, что невозможно в духовной жизни просто принимать сказанное — хотя бы и авторитетом — без провер­ки, потому что мы растем оттого, что дознаемся на собствен­ном опыте, где правда,и не можем  развиваться просто на том, что станем  запоминать чужой опыт”.

Мне хотелось бы в заключение вернуться к тому, с чего мы сегодня начали – нужна ли вообще христианская психология? Не достаточно ли просто приходить в церковь, просто быть практикующими христианами? Лично мне этот вопрос в принципе не кажется корректным. Он как бы подразумевает, что можно предложить правило для всех, а я вижу здесь поле для индивидуального выбора каждого. Для кого-то психология может стать способом лучше понять себя, для кого-то – путем, ведущем к Богу, для кого-то – профессией. В этой связи я вспоминаю архиепископа Луку Войно-Ясенецкого. Про него нельзя сказать, что он практиковал христианскую хирургию, но он был хирургом – христианином и притом высоким профессионалом. И ценность для его судьбы видится мне именно в единстве первого и второго.

Спасибо!

Вопросы для обсуждения

1. *Где лежит граница между духовностью и душевностью

– по беседе митр. Антония

2. *Наши состояния и наша ответственность за них

– где кончается моя свобода?

– ли неизбежна одержимость, или у человека есть выбор?

3. *Кто отвечает за мою жизнь?

Священник, Бог и я: границы ответственности

– митр. Антоний и о. Александр о наставничестве

4. Что для меня доверие?

5. Агрессия в моей жизни

6. Как я представляю психологию в церкви – плюсы и минусы

7. Какой психологии я доверяю — или не доверяю

8. Отменяет ли психология аскетический подвиг?

9. *Психоанализ или исповедь – дополнение или противоречие?

– по беседе митр. Антония

* - к этим вопросам имеется текст

Ольга СЕДАКОВА о владыке Антонии:

На одной из московских домашних встреч начала 70-х, в ответ на такое «авторитетное» возражение каким-то его мыслям Владыка удивленно сказал: «Но это просто невежливо! Я делюсь с Вами своей мыс­лью, а Вы мне возражаете: А вот Игнатий Брянчанинов... Так нельзя беседо­вать. Невежливо!» — грозно повторил он. Наука «знать себя» — не в смысле углубления в какие-то дальние области собственной сущности, а в самом про­стом смысле: знать, что тот, кто говорит твои слова и совершает твои поступ­ки, — это и есть ты, и другого, запасного «тебя», вообще говоря, нет, эта на­чальная наука, лежащая в основании и духовной трезвости, и простой свет­ской воспитанности, была забыта жителями идеологического общества са­мым прочным образом. Чаще всего мы говорили из того места, которое мож­но назвать мечтой а себе. Быть может, впервые я так наглядно увидела это положение дел как раз после изумленного слова Владыки: «Невежливо!»