Из Дневников протопресвитера Александра Шмемана

Пятница, 30 сентября 1977

Вчера ночью, туша электрическую лампу и будучи очень близко от нее, был на секунду как бы ослеплен ею, так что в наступившей тьме ничего не видел - а на деле свет шел из соседних комнат... Подумал: так вот и человек. Он видел Бога, видел Его свет, и именно потому так черна для него тьма, наступившая после разрыва с Богом. И в этой тьме он ощупью ищет, учится понимать, разгадывать непонятный свет, все еще видимый, ощутимый... Это и есть "наука", "культура", "философия". Усилия впотьмах.

Разговор сегодня утром с Л. о том напряжении, в котором всем нам приходится жить - в школе, в семинарии, повсюду, об утомлении от этого напряжения. Мое убеждение в том, что коренная ошибка здесь - это вера современного человека, что благодаря "технологии" (телефон, xerox и т.д.) он может "уложить" во время гораздо больше, чем раньше, тогда как это невозможно. И вот - он раб собственной своей, в геометрической прогрессии растущей, "занятости". Необходимость ритма, отрешенности, "медленности"... Почему студенты не "воспринимают" то, что им "преподается"? Потому что они не имеют времени "осознать", то есть вернуться к тому, что слышали, дать ему по-настоящему войти. Современный студент "регистрирует" знание, но не принимает его. И потому оно в нем ничего не "производит". Подобно тому как сильный ливень неизмеримо бесполезнее в засуху, чем мелкий "обложной" дождичек... А мы все все время под грохочущим ливнем - "информации", "знаний", "обсуждений" и т.д. И все это обтекает нас, ничуть не задерживаясь, выпираемое сразу же следующей лавиной.


Пятница, 29 февраля 1980

Я чувствую иногда (сегодня, например) страшную душевную усталость. И я хотел бы разобраться в ней, потому что усталость эта так очевидно связана с "церковью", с "религией". Что это - то уныние, та духовная опустошенность, которая связана с недостатком (точнее - почти полным отсутствием) молитвы, с ленью, с распущенностью? Или же, вдобавок ко всему этому, также и что-то другое? Сегодня, например, причиной очередного припадка такого уныния оказался какой-то случайный очередной православный журнальчик с неизбежными статейками о "духовности". Мне стало мучительно сидеть в своем кабинете в семинарии, быть свидетелем и участником какой-то церковно-религиозной каши, в которой - так мне, во всяком случае, ощущается - приходится жить... Мне все кажется, что все заняты не тем, говорят не о том, интересуются и живут ненужным, неважным. Однако что нужно - я не могу сказать даже сам себе, не знаю. Я хотел бы знать, что делали в будни, ежедневно, с утра до вечера первые христиане, не имевшие еще "церковных дел", "богословия", устава, споров о древних иконах и напевах и многотомной литературы о "духовности". Что значило для них и в их жизни - жить верой? Я стал священником в двадцать пять лет, потому что мне было очевидно (без всякого раздумья и углубления и проверки), что ничего интереснее на свете нету. Я об этом мечтал, именно мечтал на парте лицея, на танцульках, почти всегда это было для меня "инобытием", тайным сокровищем сердца. А теперь я чувствую себя - и как часто! - как тот чеховский герой, который во имя какого-то "высокого дела" (революции, борьбы за свободу) поступил в лакеи, чтобы за кем-то следить, что-то узнавать, одним словом - служить, и вот постепенно не то что разочаровался в этом "служении", а как-то выпал из него. Ощутил его как ненужное, как не то. Его потянуло на простую жизнь, на просто жизнь. И вот у меня такое чувство, что я живу в безостановочной "риторике", в искусственности... Что всем этим прикрывается, в сущности, все та же мелочность, самолюбие и т.д. и где все это тем более сильно, что все время выдается как раз за служение... Иногда такое чувство, что тот детский и "мечтательный" опыт инобытия, который привел меня к служению, теперь этим самым служением больше всего и затемняется.