27 – 29 мая состоялась очередная выездная конференция прихода.
Тема встречи: «Где Дух Господень, там свобода»
Помещаем обсуждавшиеся темы, вопросы и материалы, которые могут помочь каждому при размышлениях о том, что же такое свобода для него лично, хочет ли он ее, и каковы пути ее достижения. Мы надеемся, что после расшифровки аудиозаписей реколлекции все материалы будут опубликованы полностью.
Темы, разбиравшиеся в группах, и вопросы к ним.
1) Свобода и ответственность.
«Только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу». Гал.5.13
Разбирается отрывок: Лк. 15.11 – 24 (Блудный сын, I часть притчи)
1. Есть ли различие между свободой, дарованной человеку Богом, и свободой в мирском и в Вашем понимании? Что ограничивает Вашу свободу: внешние обстоятельства или Ваши внутренние установки? Когда Вы ищете свободы и когда бежите от нее?
2. Свобода – дар или бремя, если она связана с ответственностью?
3. Если свобода – призвание христианина («К свободе призваны вы, братья»), что, по-вашему, имеется в виду: свобода от чего-либо или свобода для чего? Какую роль при этом играет ответственность?
2) Свобода и принятие Божьей воли.
«Овцы Мои слушаются голоса Моего, и Я знаю их,
и они идут за Мною» Ин.10.27
Разбирается отрывок: Лк. 22: 40 – 46 (Гефсимания)
1. «На всё воля Божия» – как Вы это понимаете? Противоречит ли это дарованной человеку свободе? Проявляется ли Божий замысел в том, что мы зависим от людей и обстоятельств?
2. Как Вы понимаете слова архим. Виктора Мамонтова: «Бог общается с человеком на расстоянии двух свобод»? Возможна ли внутренняя свобода при несвободе внешней и наоборот? Ваши действия определяются свободой внешней или внутренней?
3. Как искать Воли Божией, когда находишься в тисках обстоятельств? Видите ли Вы Его волю в существовании зла и страданий? Как проявлялась Божья воля в Вашей жизни? Всегда ли Вы её принимаете?
3) Свобода, смирение, послушание.
«Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем». Мф. 11.29
Разбирается отрывок: Деян. 13: 13; 15: 36 – 41 (Павел, Варнава и Марк - Иоанн)
1.Как Вы понимаете смирение и послушание? Являются ли они ценностью для Вас? Противоречат ли они свободе?
2. Возможно ли принятие другого без ущемления своей свободы? Какую роль играет в нём смирение и послушание? Возможно ли служение ближнему без смирения и без уважения к его свободе?
3. Разрешим ли конфликт между моей свободой и свободой другого человека в одностороннем порядке? Как соотносятся терпимость и компромисс? Всегда ли послушание является проявлением смирения?
4) Свобода мнения, суждение и осуждение.
«Кто ты, осуждающий чужого раба?» Рим. 14.4.
Разбирается отрывок: Лк. 15.25-32 (Старший сын, притча о блудном сыне)
1. Где проходит граница между свободой суждения (рассуждения, оценки) и осуждением? Верно ли, по-вашему, утверждение: «Рассуждаешь – уже осуждаешь»?
2. Что значит отделять грех от грешника? Не является ли отказ от осуждения компромиссом со злом? Можно ли соглашаться с неверным мнением или поступком из опасения впасть в осуждение?
3. Видите ли Вы связь осуждения с непрощением и нелюбовью? Согласны ли Вы с тем, что прощение – проявление милости и свободы?
5) Свобода и своеволие.
«Все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною». 1 Кор. 6.12
Разбирается отрывок: Мк. 10.17 – 22 (О богатом юноше)
1. Заключается ли свобода в том, что «всё дозволено»? Что стоит за словами: «но не всё полезно» и «ничто не должно обладать мною»? Задумывались ли Вы над тем, что обладает Вами? Как Вы понимаете внутреннее освобождение?
2.Совместима ли свобода с дисциплиной? Является ли дисциплиной обязательность? Какую роль она играет в человеческих отношениях (служебных, семейных, дружеских, отношениях старших и младших)?
3.Возрастает или уменьшается свобода человека в Церкви? Помогает ли Вам церковная жизнь освобождаться от того, что обладает Вами? Что Вы считаете
церковной дисциплиной? Тяжела ли она для Вас?
Вводный доклад и заключительное слово
Владимир Хейфец
Наверное,
больше всего крови на земле было пролито во имя свободы.
Наверное, больше всего зла на земле возникло от человеческой свободы.
Про свободу можно сказать словами Екклезиаста: «это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем». Опыт человечества свидетельствует о том, что оно никогда не могло достойно распорядиться свободой – от Адама и до наших дней.
Получив свободу, люди испытывают беспокойство, неуверенность, истерическое желание сдать ее обратно – вожаку, царю,…
Свобода – это олицетворенная неопределенность, и это пугает нас. Где уверенность в завтрашнем дне, столь милая для нас формула из прошлой жизни?
Когда мы обдумываем, как строить свою жизнь, мы стремимся подражать кому-то, стараемся использовать какие-то готовые формы, образцы, нам проще быть как другие, чем думать, как найти себя – а ведь именно для этого нам дана свобода!
В книге братьев Стругацких «Улитка на склоне» есть замечательная фраза: «Располагая миллионами лошадиных сил и лучшей в мире теорией снабжения, мы можем чрезвычайно много, но мы до сих пор так и не поняли, что из того, что мы можем, нам действительно нужно».
Свобода важна (нужна) тому, у кого есть хотя бы общее представление, на что ее употребить – иначе она становится обузой. За нее надо платить – за все надо платить – платить хотя бы тем, что ты отказываешься от тех благ, которые тебе за нее все время предлагают (вступи в партию, проголосуй как надо, «прими причастие буйвола», как сказано у Белля). И вот с этой обузой мы и носимся, мечтая от нее избавиться, пока не сдаем ее с облегчением – жене, работе, руководству…
Екклезиаст дает нам исчерпывающее описание бесплодности свободы без Бога – даже свободы умной, внимательной, думающей. Если даже результат реализации такой человеческой свободы и не кровь, не жертвы, не разрушение, то все равно в сухом остатке – только томление духа.
Если обратиться к механическим аналогиям, то ощущение свободы для нас чаще всего – положение неустойчивого равновесия души: с разных сторон нас тянут соблазны, часто наряженные в весьма достойные одежды. И в результате так часто наша жизнь отражает известное в механике понятие «свободное падение».
Только в Боге – положение устойчивого равновесия, которое так точно описывают слова Августина: «ибо Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе». Круг замыкается. И осознав это, мы приходим к Нему с разных сторон, как ручейки, отдавая Ему свою свободу – и обретая Его свободу, становимся ветвями на Его лозе.
Продолжая незабвенных классиков, можно сформулировать: «Свобода есть осознанная необходимость… быть с Богом».
А надо ли было вообще нам давать свободу, если ответ задачи заключается в том, что ее надо отдать Ему обратно? Дай Бог, человечество рано или поздно придет к этому, как блудный сын из притчи, вернувшийся к Отцу, но стоит ли этот урок такого моря крови, жертв, мучений?
Может быть, так. Мы приходим к Нему по одному, но там, у Него, происходит удивительное соединение нас в одно целое – и это возможно только там, у Него. Мы не просто возвращаем нашу свободу Ему обратно, мы вместе строим из наших возвращенных свобод – и Его свободы – новый громадный свободный мир, в котором поселяемся. Может быть, в таком соединении мы и обретаем способность творить чудеса.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи…
Наша свобода для Господа – это абсолютная ценность, Он склоняется перед ней, для Него она почему-то важнее, чем то зло, которое от нее может произойти. Это непонятно, но если для Него это так важно, то нам надо внимательно вглядеться в этот факт и попытаться его осмыслить.
Может быть, это отсвет Его свободы? Его часть? Дух дышит, где хочет. Все лучшее на Земле создается на путях свободы. Все самое прекрасное – любовь, творчество, игра…
Читая Библию, мы видим, что наше искреннее своеволие для Него милее, чем наша ложь и хитрость, даже если они внешне облечены в правильную форму (Иона, Иов…)
Господь с улыбкой и интересом наблюдает за Ионой, у которого жуткий характер, несговорчивый и капризный, – но нет лукавства!
Господь внимательно и сочувственно следит за сражением, которое ведет с Ним Иов, потому что видит – Иов больше всего боится Его разлюбить.
Подумаем еще об одном трудном моменте:
Находясь в гуще людского сообщества, мы не можем двигаться свободно и независимо, мы как шарики соударяемся друг с другом, при этом (по законам механики) всех нас сносит куда-то в одну сторону (от взаимодействия с еще большей группой шариков). И каждое наше соударение (часто вынужденное) не всегда приносит другому радость и поддержку. И тем не менее мы не можем избавить других от соударений.
Вся наша жизнь – последовательность актов выбора, и каждый выбор в большей или меньшей степени отражается на других. Мы сталкиваемся с ситуациями, когда наш выбор в любом случае будет для кого-то болезненным. Понятие «меньшее зло» возникло не на пустом месте. Все это относится как к отношениям с близкими нам людьми, так и с реакцией на внешние события.
В конце концов, вопрос «как реагировать на зло вокруг нас», как употребить свою свободу, чтобы с одной стороны не приумножить зло, а с другой – не оказаться в позиции Пилата, умывающего руки, остается вопросом вопросов. Спаситель ответил на этот вопрос, взойдя на крест – свободно.
Как быть нам?
Говорит
философ Григорий Померанц:
Мы чисты только в те минуты или часы,
или дни, когда всей душой обращены к Богу. Все остальное время проходит на краю
греха – и то и дело мы грешим. Грешим против первой заповеди (возлюби
Господа, Бога своего), повернувшись к миру. Грешим против второй заповеди,
отвернувшись от мира (возлюби ближнего своего как самого себя).
Оставляем мир лежать во зле или вмешиваемся в его запутанность и сами
запутываемся в ней. …А если полюбил ближнего, сразу начинается запутанность.
Невозможно полюбить как самого себя (и больше себя) и не нарушать ради любви
другие заповеди. Жить в этом мире, любить женщину или страну, или народ, или
интеллигенцию, или истину – и не творить зла... Пусть кто-нибудь покажет, как
это делается.
………………………………………………………..
Кто-то может не согласиться с автором этих строк, что «невозможно не нарушать ради любви другие заповеди», но тем не менее...
Вспомним ситуацию: «Иосиф же муж Ее, будучи праведен и не желая огласить Ее, хотел тайно отпустить Ее» – формально это нарушение заповеди.
Или когда Иисус говорит: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень»…
И все субботние дела Иисуса…
То есть:
когда милость и любовь сталкиваются с заповедями, первенство остается за ними – за милостью и любовью.
Может быть, все заповеди, кроме двух главнейших, и написаны для тех, у кого слабовато с милостью и любовью, кому нужен четкий ориентир.
Главнейшее место – отношения – свободные отношения – между Богом и человеком.
… и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею и всеми силами твоими.
Чего хочет Бог? Всего. Всего человека. В подстрочнике на иврите вместо всеми силами стоит МЕОД – «очень». И в разных переводах Второзакония мы можем прочесть
… всем существом твоим
… всей крепостью твоей
… всеми силами твоими
То есть это вроде как в книге Бытия – дерево познания добра и зла на самом деле означает познания «всего», это просто такой речевой оборот. Здесь смысл: полюби Его всеми своими клеточками, всеми составляющими тебя частями.
Бог открыто говорит: ибо Господь, Бог твой, Который среди тебя, есть Бог ревнитель.
Он говорит, что не хочет, чтобы что-то или кто-то стоял между Ним и человеком, заслоняя Его или отвлекая от Него.
Бог хочет всего человека. Он хочет, чтобы человек был полон Богом без остатка. И поскольку Бог есть любовь, то человек по Его замыслу должен быть переполнен любовью, и тогда любовь должна быть основой его (человека) отношений к внешнему миру. И тогда вполне естественна вторая заповедь, непосредственно вытекающая из первой:
… и возлюби ближнего твоего, как самого себя.
Получается, что кроме любви вообще ничего не должно остаться в человеке. И тогда человек окажется достойным своего Создателя.
Но грусть сквозит в словах Творца, когда Он излагает Свои заповеди дальше. Потому что все они – которые дальше – вовсе и не нужны, если первая заповедь выполняется честно. Потому что Он понимает, как высока планка, установленная первой заповедью, и дает человеку программу-минимум, чтобы постепенно идти к ее исполнению.
Интуитивно ясно: свобода – это возможность найти себя, такого, каким хочет видеть нас Создатель, это путь к себе. Но что такое «к себе»? Как понять, узнать, что именно Господь замыслил обо мне? Очень просто – и очень сложно – вспомним про Авраама.
Лех Леха – «иди своим путем», – сказал Господь Аврааму. С иврита это можно перевести и словами «иди к себе».
Иди к себе, выйди из среды строивших Вавилонскую башню.
Свобода – это ведь еще и свобода «не быть как все». В одном из иудейских комментариев к Ветхому Завету сказано: «Как бы мы могли дожить до сего дня, как бы мы могли столько перенести и выжить, если бы не восприняли завещанного нам Авраамом мужества быть меньшинством?»
Лех Леха – иди, пока не услышишь «здесь», иди сам, но СЛУШАЙ! Слушай Его внимательно. «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».
Ты
сброшен в пропасть – ты рожден.
Ты ни к чему не пригвожден.
Ты сброшен в пропасть, так лети.
Лети, цепляясь по пути
За край небесной синевы,
За горсть желтеющей травы,
За луч, что меркнет помелькав,
За чей-то локоть и рукав.
(Лариса Миллер)
Ты призван пройти САМ путь от
себя сегодняшнего, поврежденного, к себе подлинному.
На твоем пути будет множество препятствий, слова «ничто не должно обладать
тобою» означают: соблазны разного рода будут тебе как цепь, не дающая
двигаться к твоей цели.
Ты должен САМ найти и пройти этот путь, только слушай Его, только избери Его своим штурманом, подобно Аврааму.
Для каждого из нас – отдельно и заново – разворачивается путешествие из вечной Книги, которое начинается, когда мы, как щелчок, услышим:
Лех Леха,
в котором – долгий-долгий путь через пустыню из рабства в свободу,
в котором мы косноязычно и восторженно говорим Ему: «Хорошо нам здесь,
Господи!»
Если наша свобода – отсвет Его свободы, она должна носить какой-то Его отпечаток. А на чем замешано все в Его отношении к нам? – на любви. И, значит, высшая наша свобода – в соединении с Ним в любви, в признании этого как самого важного для нас.
Именно поэтому это самое устойчивое состояние нашей души:
«ангелы на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею»,
«ни высота, ни глубина не отлучит нас от любви Божией»,
«войди в радость Господина твоего».
Он протягивает нам руки и зовет к Себе, на иной уровень, не решая наших земных проблем.
Шмеман:
Истина христианства в том, что оно не разрешает проблемы, а снимает их,
переводит человека в тот план, где их нет. В том же плане, в котором они есть,
они потому и есть, что они неразрешимы.
Не я живу, но живет во мне Христос – это не существование манекена, марионетки, а существование любящего. Мы не отрабатываем Его волю, мы подставляемся Ему – ведь это счастье, когда ты отдаешь себя любимому существу, и при этом любовь взаимна.
Идти к себе – это использовать свою свободу, чтобы пройти узкими вратами туда, где Он ждет тебя, где ты с Ним соединишься, где ты увидишь белый камень со своим именем.
Свобода дана нам для того, чтобы мы по своей вольной воле ответили на Его зов «выбери жизнь», жизнь в Нем, чтобы мы двинулись к Нему на поиски себя, на поиски Его замысла о нас.
Мы предупреждены Им: «входите узкими вратами», это означает, что на пути к Нему мы будем стеснены обстоятельствами разного рода, и Он ждет от нас верности и стойкости именно в этих обстоятельствах.
На этом пути, взаимодействуя с другими людьми, мы должны жертвовать частью своей драгоценной свободы, чтобы выделить пространство для другого, но об этом Господь и сказал: «давайте, и дастся вам» – «кто имеет, тому дано будет и приумножится».
Мы должны совершать наш путь не зажмуриваясь, не отворачиваясь от зла и неправды, но отвергая эту неправду и открыто свидетельствуя о ней. Но при этом мы не должны выталкивать из своего сердца того, кто творит эту неправду («изгнание и объятие»).
Мы должны помнить, что прощение есть проявление милости и свободы, потому что Он так делает постоянно, потому что это – Его путь.
Свободно выбрав путь к Нему и понимая, что это нелегкий путь «узкими вратами», мы должны сознавать, что нам понадобятся усилия и сосредоточенность. Свобода «без тормозов» чревата саморазрушением.
И когда мы совершаем наш путь не по одному, а вместе – в Церкви – то свобода наша возрастает, поскольку в Церкви умножается любовь, а любовь – это дрожжи свободы.
Сегодня мы пытаемся найти для себя ответ и на такой вопрос:
– где границы нашей свободы?
– возможна ли свобода в тисках обстоятельств, зла и страданий?
Вопросы эти настолько важны и настолько серьезны, что правильнее всего обратиться к свидетельствам. Одно из самых ярких свидетельств такого рода – книга австрийского психолога и психиатра Виктора Франкла, проведшего три года в нацистских концлагерях, где погибла вся его семья (жена, отец, мать, брат с женой), книга, которую он написал на одном дыхании за 9 дней сразу после освобождения в 1945 году.
(Франкл, «Человек в поисках смысла»):
Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осуществляя же смысл, заключенный в страдании, мы реализуем самое человеческое в человеке. Мы обретаем зрелость, мы растем, мы перерастаем самих себя. Именно там, где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии изменить ситуацию, – именно там мы призваны, ощущаем необходимость измениться самим. И никто не описал это точнее, чем Иегуда Бэкон, который попал в Освенцим еще ребенком и после освобождения страдал от навязчивых представлений: «Я видел похороны с пышным гробом и музыкой – и начинал смеяться: не безумцы ли – устраивать такое из-за одного-единственного покойника? Если я шел на концерт или в театр, я обязательно должен был вычислить, сколько потребовалось бы времени, чтобы отравить газом всех людей, которые там собрались, и сколько одежды, сколько золотых зубов, сколько мешков волос получилось бы при этом». И далее Иегуда Бэкон спрашивает себя, в чем мог заключаться смысл тех лет, которые он провел в Освенциме: «Подростком я думал, что расскажу миру, что я видел в Освенциме, в надежде, что мир станет однажды другим. Однако мир не стал другим, и мир не хотел слышать об Освенциме. Лишь гораздо позже я действительно понял, в чем смысл страдания. Страдание имеет смысл, если ты сам становишься другим».
Франкл пишет в своей книге:
… Может ли человек перед лицом таких обстоятельств обладать свободой выбора своих действий?
Опыт лагерной жизни показывает, что у человека есть свобода выбора. Человек может сохранить остатки духовной свободы и независимости мышления даже в условиях крайнего психического и физического напряжения.
Мы, прошедшие концлагеря, можем вспомнить людей, которые ходили по баракам, утешая других и подчас отдавая последний кусок хлеба. Пусть их было немного, они служат достаточным доказательством: у человека можно отнять все, кроме одного - его последней свободы: выбрать свое отношение к любым данным обстоятельствам, выбрать свой собственный путь.
Достоевский как-то сказал: "Есть только одно, чего я страшусь: быть недостойным своих страданий". Эти слова часто приходили мне в голову, когда я встречался с мучениками, поведение которых в лагере, их страдания и смерть доказывали, что последняя внутренняя свобода не может быть потеряна. Они были достойны своих страданий, ибо то, как они их переносили, было подлинным внутренним подвигом. Именно эта духовная свобода, которую невозможно отобрать, придает жизни смысл и цель.
И закончить хотелось бы опять-таки словами Франкла:
… «Человеческое бытие всегда ориентировано вовне на нечто, что не является им самим, на что-то или на кого-то: на смысл, который необходимо осуществить, или на другого человека, к которому мы тянемся с любовью. В служении делу или любви к другому человек осуществляет сам себя. Чем больше он отдает себя делу, чем больше он отдает себя другому, тем в большей степени он является человеком и тем в большей степени он становится самим собой.
Таким образом, он, по сути, может реализовать себя лишь в той мере, в какой он забывает про себя»...
Материалы к выездной конференции прихода, май 2011 г.
Митр. Антоний Сурожский (из двуххтомника «Труды»
Мы живем в определенных жизненных условиях, мы сотворены Богом определенным образом, духовно-телесными существами, и в этих пределах мы ответственны за то, что делаем, но можно поставить вопрос о том, каким образом Бог берет на Себя ответственность за первичный. Свой акт, который нас ставит в эту обстановку. И я думаю, что мы имеем право этот вопрос ставить, потому что Бог на него дает ответ. Бог нас вызывает к бытию, не спрашивая, хотим мы быть или нет, но Он воплощается, Сам делается человеком и разделяет с нами всю человеческую судьбу, не только ту, которую Он для нас задумал, а ту также, которую мы создали падением и всеми его последствиями.
Но где предел нашей свободы и что такое наша свобода? Если думать, что, не будучи ничем обусловленными, мы можем делать все, что захотим, — совершенно ясно, что у нас этой свободы нет. Но где границы этой свободы? Первая граница в начале. Бог нас сотворил, не спрашивая, и каждый из нас появляется на свет, не будучи спрошен. Тут никакой свободы нет, есть данность, и мы знаем, что в конце времен будет какой-то итог жизни всей твари. Мы все станем перед Богом, и Бог произнесет какое-то суждение или, если предпочитаете, суд над нами. В интервале же между этими двумя моментами — в какой мере мы свободны или определены? В значительной мере определены — мы определены тем, что созданы человеками, людьми: у нас кровь, плоть, ум, у нас сердце; мы определены обстановкой, в которой рождаемся, влияниями, которые на нас действуют. Значит, нельзя просто сказать, что мы свободны в том смысле, в котором Бог свободен.
Если можно употребить здесь образ, у меня впечатление, что мы ужасно похожи на жука, которого посадили в стакан. Когда он старается пробиться через дно — ему пути нет, старается пробиться через стенки — тоже никуда. Одна только возможность: вылететь из стакана. У нас та же самая возможность. У нас нет возможности пробиться по ту сторону Божиего творческого слова, у нас нет возможности пробиться по другую сторону и, как Иван Карамазов того хотел, «отдать свой билет Богу» у нас нет возможности вырваться из тех биологических или душевных условий, которые составляют нашу человечность, но есть одна возможность: вырасти в меру Богочеловека.
Первый шаг к той внутренней свободе, которая приведет нас к устойчивости и миру, — это усилие высвобождения. Это не дается легко, это борьба, долгая, постепенная, которая должна начинаться с вещей простых и окончиться вещами сложными, трудными. Святой Иоанн Златоуст очень ясно учит нас этому, когда говорит: если хочешь в конце концов ничем не обладать, быть свободным от всего, начни с того, чтобы принести в дар Богу то, что тебе не нужно. С одной стороны, чувство потери не будет выше твоих сил, с другой стороны, ты даже не сможешь похвалиться и погибнуть через гордость, поскольку отдал нечто, тебе ненужное. Когда освободишься от чего-то совершенно бесполезного, ты обнаружишь, что теперь что-то следующее вышло на уровень бесполезного. Отдай Богу и это. И мало-помалу, принося в дар Богу одну за другой вещи, ставшие ненужными, ты окажешься совершенно свободным от всего, потому что в конечном итоге, кроме Бога и Его Царства, все ненужно. И мне кажется, что, если мы посмотрим, даже не особенно углубляясь, на нашу внешнюю и внутреннюю жизнь, мы все можем найти множество ненужных нам вещей. Таким образом, первый шаг — вот так, постепенно, освободиться от всегоили хотя бы от части того, что нами обладает, устанавливаясь во все большей и большей свободе и независимости.
В плане духовной жизни «я» представляется нам в двух аспектах. С одной стороны - это «я» как особь, индивидуум, а с другой стороны – «я» как личность, персона.
Индивидуум, как указывает само слово, есть предел дробления. То, что больше нельзя разделить и за пределами чего нарушается сама целостность человеческого существования. Очень важно понять, что индивидуум, являясь пределом дробления, является также и пределом распадения - как между особями своего же рода, так и между ним и Богом.
Когда мы хотим определить, описать индивидуум, мы можем сделать это только в категориях, общих для всех людей, но людей, которых мы группируем по тем или иным признакам.
Личность, персона – нечто совершенно иное: этот термин не соответствует нашему эмпирическому познанию человека, он имеет обоснование в Священном Писании или, вернее, в приложении Священного Писания к нашему понятию о Боге или о человеке. Для личности характерно, что она не отличается от другой личности по контрасту, противоположению, самоутверждению. Личность неповторима. Исчерпывающий образ дан в Откровении, где говорится, что в наступившем Царствии Божием каждому будет дан белый камень и на камне написанное новое имя, которое никто не знает, кроме принявшего и Бога. Это имя, то державное творческое слово, которое произнес Бог, вызывая каждого из нас из небытия в бытие. Личность есть неповторимое явление, каковым является каждый из нас по отношению к Богу, в этом смысле личность невыразима. Мы не знаем, что такое личность в первозданном состоянии, именно в силу катастрофы грехопадения, вследствие которой, вместо того, чтобы стать гармонией, состоящей из неповторимых, но не самоутверждающихся и не противополагающихся друг другу существ, созвучием, ключом которого является Бог, мы познаем личность только сквозь разделяющую и трагическую призму индивидуальности.
В корне различия индивидуумов лежит противоположение, определение себя в категориях отрицания другого, самоутверждения. Но самоутверждение индивидуума есть и отказ от самой способности любить. Ведь любить кого-то – это прежде всего признать за ним право на существование и занять по отношению к нему переферийное место и с этого переферийного места устремляться к нему, все более забывая самого себя.
Итак, вот два совершенно различных пути самопознания. Познание «я», которое себя утверждает, отвергая и отрицая другого, которое не хочет видеть себя таким, как оно есть, не хочет быть реальным, которое не хочет слышать, что говорят о нем люди, тем более – что говорит о нем Бог, слово Божие. И с другой стороны – личность, находящая свое удовлетворение, свою полноту и свою радость только в раскрытии своего первообраза.
Сотворение мира и, в частности, человека для Бога не является необходимостью. Это акт царственной, творческой свободы. Если мы были бы необходимы Богу, если бы без нас, без твари, Бог не был полнотой того, что Он есть, – мы были бы только жалкой тенью в этом сиянии, мы были бы, словно светлячки при ярком солнце. Потому именно, что мы не необходимы, мы имеем некоего рода самобытность. Мы поставлены перед Лицом Божиим в какой-то самостоятельности; между нами и Им может быть диалог. Бог говорил – и пророки отвечали; человек молится – и Господь отзывается. Это возможно только потому, что мы – разные, потому что мы нигде не сливаемся, потому что конечное призвание человека стать причастником Божественной природы (2 Пет. 1.4) не есть первичная данность, а именно призвание, которое может быть достигнуто возрастанием в него.
Есть определение свободы у Хомякова, вывод филологического порядка. Он указывает, что анализируя славянские корни этого слова, мы видим, что в нашем русском понимании быть свободным значит быть самим собой. Самим собой каждый из нас хочет быть, и большей частью мы воображаем, что так оно и есть. На самом деле человек не может быть самим собой, если он не перерастет самого себя. Вспомните рассказ из Деяний апостольских, как апостол Павел нашел алтарь, посвященный неведомому Богу ( Деян. 17.23). Нельзя ли, взирая на современность, задуматься над тем, не является ли этот “неведомый Бог” человеком?
На этом алтаре может быть поставлен человек – но очень по-разному. Если мы видим в человеке только сложное сочетание материи, энергии, преходящих процессов, связанных с плотью, и ставим этого человека на престол, на алтарь, мы создаем кумир, идол, который подпадает под общее осуждение псалмов: Уши имут и не слышат, очи имут и не видят, руки имут – и бездейственны ( Пс. 113.13 - 15). Таким человек представлялся многим уже с XVIII века. Такой человек есть идол, и этому идолу, как всякому идолу, приносятся жертвы, кровавые и иные. Но это не человек, это обман о человеке, ложь о нем, прелесть, употребляя аскетический язык.
Но поставить человека на алтарь можем только мы, верующие, познавшие Христа как воплощенное Слово Божие, как Богочеловека. Он поистине пишется на иконах. Он поистине предлежит на Святом Престоле в Таинстве Тела и Крови, Он поистине восседает одесную Бога и Отца: Человек Иисус Христос (Рим. 5.15).
Может быть, тут уместно снова вспомнить Иоанна Златоуста. Он ставит вопрос: где искать подлинный образ человека, – и отвечает, что не надо его искать в царских палатах и на престолах земных, а надо поднять очи свои к Престолу Господню, и одесную Бога и Отца мы можем узреть образ человеческий. Здесь мы видим, с одной стороны, некоторое разрешение многих теперешних недоумений о месте человека, о том, что он значит. Мы видим, что образ человека, каким он представляется вне Бога, слишком мал для человека; из него можно сделать огромный идол, но величия в нем не будет никогда. Только наша вера в Человека, Сына Божия, ставшего человеком, раскрывает нам изумительные глубины человечности, того, чем может быть человек.
Только путем приобщения к большему человек делается свободным от меньшего, от самого себя, каким он является сейчас. В этом отношении в порядке свободы становления самим собой перед нами раскрывается головокружительная высота и глубина. Тут мы должны понять, что у нас есть, что сказать миру о человеке, даже раньше, чем мы будем говорить миру о Боге. Тот маленький человек, которым вы мне предлагаете быть, мне недостаточен; сердце человека глубоко ( Пс. 63.7), и только Дух Святой может заполнить этот храм. Это очень важно помнить, потому что если мы не только житейски измельчаем, но потеряем из виду меру нашего призвания, то уже некуда идти, станем тоже молиться идолам: размеру, а не величию. Но мы не призваны прибедняться, как-то выворачиваться и изворачиваться, чтобы к Богу как-то приспособиться, мы должны стать самими собой в самом абсолютном, безграничном смысле этого слова, но самими собой мы можем быть только, если не я живу, но живет во мне Христос ( Гал. 2, 20), если я живу не только тем количеством дыхания Божия, которое Он вдохнул изначально в меня, а всей полнотой приобщенности Источнику жизни, если только я делаюсь во Христе сыном Божиим.
Но слово свобода раскрывается еще богаче, если привлечь другие языки. Латинское слово libertas – юридическое понятие Древнего Рима; оно определяет законное общественное положение ребёнка, который родился от свободных родителей, не рабов, и сам наследственно свободен, то есть общественно самовластен, имеет над собой право самоопределения. Но если вдуматься немножко в это понятие, а не только в слово, вы увидите, что всё воспитание такого ребенка держится между двумя крайностями. С одной стороны, его учат быть свободным, с другой – стремятся обеспечить ему эту свободу предельным самообладанием, властью над собой. Воспитание должно научить его никогда ни в чем не покоряться чему-нибудь внешнему без согласия разума и души; его учат стать таким человеком, который никогда не бывает движим внешними обстоятельствами, внутренней страстью, человеком, который не бывает в “страдательном наклонении”, то есть объектом, предметом воздействия. Из него стремятся сделать человека, который всегда бывает, всегда есть хозяин своей жизни, – а хозяином своей жизни можно быть вплоть до смерти. Вспомните слова Христовы: Никто Моей жизни не отнимает у Меня, Я ее Сам даю (Ин. 10.18) – полное, предельное самовластие. Но для этого нужно победить в себе все силы косности, всё бессилие, всю инертность и все движения тела и души, которые несовместимы с такой властью над собой.
Нам надо постепенно внедрить в сознание людей абсолютную ценность личности – не индивида как фрагмента человечества, а именно личности, которая может творчески соотноситься с другими личностями, не теряя ничего и вместе с этим давая всё. Знаете: солнце сияет, от этого светом оно не беднеет, а другие в сиянии света начинают видеть всё по-иному.
Простить не обязательно значит забыть. Не в том смысле, чтобы сохранить в памяти совершенное зло, а чтобы запомнить, что в этом человеке, которого я простил, есть некоторая слабость, может быть еще не исцеленная, которая, если только дать повод, может вылиться в новую обиду, полное падение. И человека, которого мы простили, мы должны оберегать от всего того в нас самих, что могло бы его привести к новому гневу, к новому греху. И то же самое относится, конечно, к нам самим. Мы должны научиться познавать в себе эту слабость, которая сделала возможным с нашей стороны нанесение обиды, унижения, боли другому человеку, и за ней следить все время, чтобы она не прорвалась новым грехом.
Свободный гражданин – это тот, который имеет над собой такую власть , что может в любую минуту контролировать свои желания, свои мысли, свои волеизъявления и даже свои телесные реакции.
Мы рождены свободными в совершенном смысле слова. Если я собой не владею, я не могу отдать себя никому - ни Богу, ни человеку. Мы можем получить власть отдать себя в порядке послушания Тому, Кто сказал: «Я ваш единственный учитель». Бог не вторгается в нашу жизнь, не соблазняет обещаниями, не порабощает приказами. Он говорит: « Вот путь вечной жизни. Я – путь. Пойдешь по этому пути – дойдешь до полноты своего бытия, и тогда станешь самим собой в полном смысле этого слова, богочеловеком, приобщишься Божественной при роде.
Слышать означает смиренно склониться, стать способным принять то, что другой сеет на поле нашего ума, на поле нашего сердца. В этом подлинный смысл латинского слова humilitas, смирение: оно происходит от слова , humus, плодородная земля. Наша способность слышать начинается со смирения. Мы должны предложить себя Другому, как эта земля, богатая, безмолвная и полная творческих возможностей. Смирение означает также и послушание. Прислушиваться с тем. чтобы услышать, понять и принести плод. Смирение – предельная, полная отданность.
Как переносить жизнь? Думаю. что когда у нас нет жизненного порыва, когда под внешним давлением или от охватившей нас внутренней тоски мы не в состоянии любить жизнь, - единственное, что можно сделать, это жить из послушания. «Послушание» не есть положение раба, который покоряется, послушание – отношение того, кто признает Божественную премудрость и соглашается действовать и поступать не понимая, жить, принимая за критерий жизни, деятельности, бытия, волю иную, нежели собственную: волю Божию. «Слушаться» в первую очередь означает «слушать», прислушиваться, Начинается это с признания, что пути Божии – не наши пути, и Его мысли – не наши мысли. Если бы послушание было только «рабством», оно лишь усугубило бы наше отчаяние. Но если мы осознаем, что тот, к Кому мы прислушиваемся, - Живой Бог, что мы принуждаем себя исполнять непонятную нам волю Бога Живого, то постепенно через это послушание мы начинаем прозревать замысел Божий, Его мудрость, Его пути, и тогда-то примем их уже менее тяжелым сердцем, затем даже с возрастающей радостью – и, наконец, войдем в полноту жизни.
Существенно знать о том, что же на самом деле означают такие слова, как дисциплина и послушание, без тех искажений, которыми их наделяют молодежные организации, школа и армия. Дисциплина в библейском смысле слова восходит к латинскому discipulus, которое обозначает положение младшего относительно старшего, являющегося его учителем, у которого он хочет и может чему-либо научиться. Дисциплина связана со свободой выбора давать и принимать в добровольном подчинении.
Дисциплина – состояние ученика, который нашел учителя и всей силой сердца и души, всей волей, всем своим существом хочет научиться от него и отождествиться с ним, вырасти в полную меру учителя. Это подразумевает строгое усилие, потому что самого себя не перерастешь, просто ожидая, что что-то произойдет.
Любое дело в жизни предполагает обучение, усилие, постоянство и подвижническую установку, такую установку, которая ограничивает нашу свободу действий, или мыслей, или чувств, чтобы мы вырастали в меру своего призвания.
То же самое по смыслу относится и к послушанию. Слово «слушаться» восходит к «слушать», «прислушиваться». Послушен тот, кто слушается добровольно и с большой охотой, кто из любви к другому и признавая его авторитет, хочет у него учиться и, чтобы возможно было учиться, должен слушаться. Это и есть послушание в собственном смысле слова. При этом нельзя забывать, что тот, кто приказывает, также должен быть слушающим, причем в двойном смысле: он должен слушать глас Божий и голос того, кто задает ему вопрос или же находится в нужде. Это compatio236 — с двух сторон — возможность быть одновременно с Богом и с ищущим помощи и обоих слышать.
Прот Александр Шмеман (Из кн. «Дневники»)
Суть христианства, самая важная и потому самая трудная тайна христианства: спасительность страдания. Не "искупительность", а именно "спасительность". Единственное, чего "природный" человек хочет на глубине, это - не страдать. Единственное, что христианство ему предлагает, - это страдание. Почему? Потому что в духовной победе над ним, в духовном "претворении" страданья - совершается духовный рост человека, вхожденье его в другое измерение. Истина христианства в том, что оно не разрешает проблемы, а снимает их, переводит человека в тот план, где их нет. В том же плане, в котором они есть, они потому и есть, что они неразрешимы. Поэтому христианство есть всегда проповедь - то есть явление того, другого, высшего плана, самой реальности, а не объяснение ее…
Настоящая, "демоническая" тайна нашей цивилизации не в искании смысла, а в том, почему она так страстно хочет смысла без Бога. Это - "гордыня": "будете, как боги". Падение Адама и Евы совершается, продолжается, действует всегда, и имя ей - цивилизация. Она и есть "змей-искуситель". Она открывает человеку его возможности (неограниченные!) и скрывает от него тем самым его онтологическую ограниченность. Удивительно: каждый подлинный "творец" - скромен, а созданная этими творцами "цивилизация" - горда. Маленький человечек, вылезая из туристического автобуса, смотрит на картину Микеланджело и говорит: вот на что мы, человечество, способны! Вот что мы создали! То, что смиряло художника (а каждый творец только в ту меру и творец, в какую он "смиряется" перед своим творческим даром), становится источником гордыни для "человечества".
В мире отсутствует главное: общее, единое ощущение, понимание самого мира, самой жизни. Соловьев шутил: "Все в этом мире - только связь трансцендентальных предпосылок...". Однако шутка эта есть совершеннейшая правда. В современном мире этой связи нет. Его от нее "освободили". Освободили якобы для того, чтобы сделать человека наконец хозяином собственной судьбы ("никто не даст нам избавленья - ни Бог, ни царь и ни герой…". Но этот освобожденный человек никакой "судьбы" не знает, ни своей, ни чужой, и оказывается еще большим рабом. Рабом прежде всего всевозможных эгоизмов: личного, национального, расового... Зачем корсиканцам или баскам независимость? Чтобы быть собой. Но что значит быть собой? Вот этого-то никто, абсолютно никто не знает. Поэтому никто и не становится "собой", а, "освободившись", немедленно порабощает себя чему-то другому - социализму, национализму и т.д. Одни еще "борются за существование", и к их услугам марксизм. Другие - американцы и вообще "белые" - борются за право на порнографию, и к их услугам либерализм, борьба за "права личности", причем саму-то личность уж никто давно не может определить. Все идет под знаком борьбы за что-то, имеющее быть осуществимым, но никогда не осуществляемое, ибо неизвестно и неопределяемо ("быть собой"). Потеряв Бога, отвергнув Его - человечество и в целом, и в "личности" живет одним всеобъемлющим оборотом на себя: эгоизмом в буквальном смысле этого слова. А так как жить собой невозможно, есть reductio ad absurdum жизни, которая только потому и жизнь, что живет другим, то эгоизму приходится все время выдумывать опасности , "другое" отождествлять с врагом, а жизнь с борьбой.
Чего человек хочет, жаждет больше всего, чего не получая, превращается в "злого", а получая, оказывается ненасытным? Признания, то есть "славы друг от друга". Быть для другого, для других - чем-то: авторитетом, властью, объектом зависти. Вот главный источник и сущность гордыни. И именно эта гордыня превращает "ближних" - во "врагов", именно она убивает радость.
Вся "грехология" сводится, в сущности, к двум источникам: плоть и гордыня. Но гордыня гораздо страшнее (она погубила ведь и бесплотные силы). Христиане сосредоточили свое внимание, свою религиозную страсть на плоти, но так легко поддаться гордыне. Духовная гордыня (истина, духовность, максимализм) - самая страшная из всех. Трудность же борьбы с гордыней в том, что, в отличие от плоти, она принимает бесконечное множество образов, и легче всего образ "ангела света". И еще потому, что в смирении видят плод знания человеком своих недостатков и своего недостоинства, тогда как оно самое божественное из всех Божиих свойств.
Как легко люди падают духом, унывают! И как все тогда кажется безнадежным. Божественная сила терпения. Больше всего для борьбы с дьяволом нужно терпение, а его-то меньше всего в человеке, особенно молодом. Главная опасность молодости - нетерпение. Почему Бог терпит? Потому что Он знает и любит.
В сущности все та же гордыня (не гордость) - все зависит от меня, все отнесено ко мне. Тогда "я" заполняет собой реальность, и начинается распад. Страшная ошибка современного человека - отождествление жизни с действием, мыслью и т.д. И отсюда уже почти полная неспособность жить, то есть ощущать, воспринимать, "жить" жизнь как безостановочный дар. Видеть, ощущать, осознавать саму реальность жизни. Не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего (чтобы оно было, ощущалось, "жилось") и стоит действовать и мыслить. И это так потому, что только в этом дает нам Себя ощутить Бог, а не в действии и не в мысли.
Как часто люди так очевидно разрушают свою собственную жизнь, вредят себе, словно ими владеет какой-то amor fati? Казалось бы, простой эгоизм и инстинкт самосохранения должен был бы предостеречь их от этого, но нет, даже инстинкт этот перестает действовать. Действительно, налицо какая-то одержимость, реальная разрушительность страсти. Страсть же эта - "Я", то есть гордыня. Она "ангела света" превратила в диавола, она и сейчас, в сущности, одна, имеет власть губить людей. Поэтому все, что так или иначе, хоть в микроскопической дозе, причастно гордыне, причастно в ту же меру и диаволу и диавольщине. Поэтому и религия есть нарочитое поле действия диавольских сил. Все, абсолютно все в религии двусмысленно, и эту двусмысленность прояснить может только смирение, и потому на стяжание смирения направлена или должна быть направлена вся "духовная жизнь". Признаки смирения: радость. Гордыня исключает радость. Далее: простота, то есть отсутствие "оборота на себя". И, наконец, доверие - как основная установка в жизни, по отношению ко всему (это - "чистота сердца", в которой человек "узрит Бога". Признаки гордыни, соответственно, - безрадостность, сложность и страх... Все это можно проверить ежедневно, ежечасно - и следя за собой, и вглядываясь в окружающую нас жизнь.
Похоть - это, в сущности, та же "самость", та же гордыня, обращение тела на себя, на свое самоутверждение и самоуслаждение. Поэтому и подлинное смирение невозможно без победы над плотью и состоит, в конце концов, в одухотворении тела. Важна, однако, именно эта связь: "борьба с плотью" может стать, легко становится сама гордыней и источником гордыни, если не укоренена в стяжании смирения и не направлена на него. Аскетика может быть "блажением в себя, а не в Бога". И тут те же признаки: аскетика светлая - радостная, простая и доверчивая. Аскетика ложная обязательно "живет" гнушением плотью, миром, жизнью, питается "презрением", причастна дьявольской хуле на творение. Такому аскету во всем чудится грех, соблазн, опасность, тогда как победа над плотью никогда не превращается в отвращение, всегда приводит к "простому оку" - "Аще око твое просто будет и все тело твое светло будет..."
Страшно думать, что в каком-то смысле гордыней по-настоящему живет и Церковь: "права Церквей", "права Вселенского Престола", "достоинство" Русской Церкви и т.д. и разлив безрадостной, усложненной и страхом пронизанной "духовности". И вот это постоянное "саморазрушение". Мы все защищаем какую-то "истину", все боремся с чем-то и за что-то, не понимая, что Истина является и побеждает только там, где живет: "Смири себя, зрак раба приим...", где есть освобождающие радость и простота, где сияет Божественной красотой смирение, в котором являет нам Себя Бог: и в творении, и в спасении...
Церковь - микрокосм" и призвана являть в "мире сем" новую жизнь, то есть жизнь, источник, сущность которой не гордыня, а любовь (к "врагам"). Вне Церкви, в "мире сем", гордыня, как и смерть, как и власть, как и "похоть" - узаконены и для них, так сказать, найдены формы, их как бы "сублимирующие", превращающие в phaenomenon bene fundatum1. Отсюда в наши дни, например, эта возня с "правами" и с "демократией". Главная движущая сила этой возни совсем не "свобода", как это принято думать, а уравнение. Это - страстное отрицание иерархичности жизни, защита совсем не права каждого быть "самим собой", а подсознательное утверждение, что, в сущности, все - то же самое и, значит, нет на самом деле "первых", нет незаменимых, единственных, "призванных".
И все же в падшем мире, "во зле лежащем", и права эти, и демократия оказываются относительным добром, относительной регуляцией той вражды всех против всех, что является, на глубине, законом мира сего. «Зло» они только в ту меру, в какую исчезает понимание их "относительности" и они обожествляются. «Добро» они, иными словами, только по отношению к тому «злу», которое они регулируют и, так сказать, "ограничивают" в его всесилии. Так, они – «добро» в тоталитарном государстве или расовом, но они сами превращаются в «зло» там, где они побеждают и становятся "самоцелью", то есть идолом. А становятся они идолом всякий раз, что, переставая быть защитой слабых, становятся орудием уравнения и тем самым - духовного расчеловечивания, в конечном итоге "гордыни.
К Церкви все это абсолютно неприменимо. Ибо она не знает никакого иного "закона", кроме закона любви или, лучше сказать, кроме самой любви – как Божественной жизни, отрицанием, оскудением которой, отпадом от которой и является гордыня ("похоть плоти, похоть очей и гордость житейская...". А в этой Божественной жизни нет гордыни. Отец есть всегда Отец, но все отдает Сыну, Сын "не претендует" на "право" быть Отцом и есть вечно Сын, а Дух Святой - сама Жизнь, сама Свобода ("дышит где хочет...") - есть Сама Любовь Отца к Сыну, Сына к Отцу, сама Божественная самоотдача и послушание. Эту любовь дарует, ей приобщает Бог человека, и это приобщение есть Церковь.
Христианство дарует свободу и требует от человека свободы: Свободы, прежде всего, от порабощенности собою, свободы зрения, слуха, обращенности ума и сердца. Ибо только в этой свободе все становится прозрачным и восстанавливается утраченная в "первородном грехе" целостность.
Нет никаких "прав" и с ними связанного уравнения. Нет уравнения, и потому нет "сравнения" - этого главного источника гордыни. Призыв к совершенству, обращенный к каждому человеку, есть призыв найти самого себя, но найти не "по сравнению" и не по "самоанализу" (в чем мой potential1) - а в Боге. Отсюда парадокс: найти себя можно только потеряв себя, и это значит - отождествить себя до конца с "призванием", с замыслом Бога о себе, но раскрываемом не в "себе", а в Боге.
Даже если нацию и можно, с оговорками, уподобить (именно - уподобить) личности, то нравственная оговорка в том состоит, что личность онтологически выше нации. Личность есть и может выразить, воплотить себя и вне нации, и безотносительно ее. Больше того, в каком-то смысле она противополагает себя всякому "безличному" коллективу. Источник путаницы, может быть, в том, что совершенно разные понятия – родина, нация, народ, государство - сливают в одно, тогда как на деле они различны даже в элементарном опыте. "Родина" - это почти физическая связь с местом, с детством, со всем тем, что дало нам впервые "вкусить всю радость бытия". "государства". Принадлежность к народу - это уже плод воспитания, изначально данного "направления". Еврей Мандельштам - нераздельная часть русского "народа". Богословски это можно выразить как возможность для каждой личности (ипостаси) ипостазировать разныет природы (усии). То есть личность сама по себе "соборна", Она может и должна в себе самой соборовать и соединять разделенное по "природам", и теоретически предела этому "соборованию" нет, или, вернее, полнота его во Христе, Богочеловеке, соединяющем в Себе все. Таким образом, личность есть также и преодоление ограниченности всякой "природы" и, следовательно, суд над нею. Всякий "национализм" есть отказ от этого суда, подчинение личности природе, тогда как смысл и сила личности в том, чтобы победить, очистить и преобразить природу.
И, может быть, действительно "бедность" - центральный символ. Не в экономическом факте "бедности", а в самом подходе к ней, к восприятию ее. Запад решил, что христианство призывает к борьбе с бедностью, то есть к замене ее хотя бы относительным "богатством" или хотя бы "экономическим равенством" и т.д. И на это уходят все силы душ. А христианский призыв совсем, совсем другой: к бедности как свободе, к бедности как "знаку", что душа ощутила и восприняла невозможный (и потому для мира – трагический) призыв к Царствию Божьем.
Любить Божьей любовью и себя, и других... Как нужно было бы - в наш век почти полного непонимания любви - поглубже вникнуть в радикальную "особенность" Божьей любви. Мне иногда кажется, что ее первая особенность - это жестокость. Это значит - отсутствие в ней той "сентиментальности", с которой уже давно отождествил ее (и потому - само христианство) "мир сей". В любви Божьей нет обещания "земного счастья", нет и заботы о нем. Оно целиком подчинено обещанию и заботе о Царстве Божьем, то есть о том абсолютном счастье, для которого создал, к которому призвал человека Бог. Отсюда первый, основной конфликт между любовью Божьей и падшей любовью человеческой.
И имущество, и семья - от Бога. При сотворении мира Бог дает его во владение человеку ("яко царя твари...") И при сотворении человека создает Бог жену, ибо нехорошо быть человеку одному. Но тогда в том и состоит падение (первородный грех), что мир как "имущество" захотел человек для себя, а не для Бога, для жизни в Нем, и жену сделал объектом любви, оторванной от любви Божией, опять "для себя". Но вот Сам Христос отдает, бросает жизнь - но для того, чтобы воскресить ее, освободить от смерти, чтобы перестала она быть сама источником смерти, чтобы она, жизнь, воцарилась и была "поглощена смерть победой". Значит ли это, что Он зовет нас к самоубийству? "Бросить" мир, раздать "имущество", "оставить" семью - все это значит тогда не отождествление их со злом, которое нужно "отбросить", а значит освобождение и преображение их в то, чем и для чего создал их Бог. Как "раздающий" свое имение по-настоящему богатеет, ибо снова мир - раздаваемый, отдаваемый - делает Божьим, так и "оставление" семьи есть ее воскресение, очищение, преображение, а не "уничтожение". Ибо как могла бы Церковь совершать таинство брака, если бы брак был "злом"? Но брак потому и таинство, что в нем совершается отдача его Богу, Христу, Духу Святому... Тут все свет, как и в призыве Христа - раздай, оставь... Все положительно, все свет - а не тьма и разрушение
Cмысл христианства в том, чтобы быть правым и уступить и в этом дать засиять победе: Христос на кресте - и "воистину Человек сей сын Божий…" Поэтому пришествие в мир Бога в образе "Отроча Младо" не только "кеносис", но и самое "адекватное" Богоявление. Поэтому-то в нем так очевидна, так божественна - ненужность силы, славы, правоты, прав, самоутверждения, авторитета, власти, всего того, что нужно только там, где нет истины, и что, поэтому, не нужно Богу.
Трудность, поистине уникальность христианства в том, что оно обращено к личности, но дарует ей как ее исполнение - Церковь. Личность, не принимающая Церкви, извращает христианство, претворяя его в духовный нарциссизм и эгоизм. Церковь, не принимающая личности, извращает христианство, снижая его до "толпы", до "массовой религии". В такой Церкви личность заменена благочестивым штампом ("церковный человек"), а такой личностью Церковь, в лучшем случае, воспринимается как раздаятельница "духовного питания". Эта путаница, соблазн, искушение и обман - вечные, но в наши дни они особенно ясны. С одной стороны - поиски "личной духовности", а с другой - какой-то "церковной активности", Церкви как активности, как "коллектива". Отражение двух сопряженных одна с другой современных болезней - индивидуализма и коллективизма. Тайна христианства - "внутри себя собор со всеми держать". Но именно внутри себя, а не в религиозном коллективизме.
Нужно всегда помнить, что в категориях "мира сего" христианство не может не быть парадоксальным, и там, где этого парадокса нет, оно в чем-то ущерблено и подменено. Сочетание личности и Церкви - один из таких основоположных парадоксов.
Вера и Церковь не две разные "реальности", причем одна из них, так сказать, "сохраняет" или "охраняет" другую. Нет. Вера есть обладание Царством (осуществление ожидаемого - Царства - и уверенность в не-видимом - Царстве). Это обладание и есть Церковь как таинство, как единство, как новая жизнь и т.д. Церковь - это "присутствие" ожидаемого и невидимого. Поэтому говорить о какой-то "свободе веры" внутри Церкви так же бессмысленно, как говорить о свободе внутри таблицы умножения. Принятие Царства есть плод свободы, ее "исполнение" и увенчание, и в этом смысле - будучи постоянным, все время возобновляемым принятием - вера есть свобода, единственно подлинная свобода, каковой должна быть и Церковь как исполнение веры.
В наше время утрачена способность свободно подчиняться. Все бушует, протестует, защищает какие-нибудь "права"! Отсюда - отсутствие в наши дни подлинного трагизма, и это значит - настоящей, внутренней победы (определяемой "логикой Креста"). "В борьбе обретешь ты право свое": это теперь заменило собою: "послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя…". Сейчас человек думает, что выражает и исполняет себя "гневным воплем", тогда как этот последний, будучи в сущности сродни злу, как раз ничего и не побеждает.
Мы делаемся смиренными не потому, что созерцаем себя (это всегда ведет к гордыне, в той или иной форме, ибо лжесмирение всего лишь вид гордыни, может быть - самый непоправимый из всех), а только если созерцаем Бога и Его смирение. Смирение Божественно, и его как Божественное, как суть Божества являет Христос. Слава и величие Божие - в Его смирении. Смирение Божественно, а гордость - от маленького и мизерного дьявола, который первый "обиделся" на Бога и подумал, что Бог - "горд".
Свободен только тот, кто "послушлив": этого совсем не знает, не понимает наше время, несмотря на весь свой пафос свободы. Эпоха бунтующих рабов, сменившая эпоху высокого "послушания" свободных людей.
Христос ходил по воде не потому, что был бестелесным, а потому, что тело Его было до конца Им, Его свободой, Его жизнью…
Патр. Афинагор
(из кн. Оливье Клемана «Беседы с патриархом Афинагором)
Столько зла… Но ведь Бог – это не абсолютный монарх и не какой-то всемогущий император, манипулирующий своими творениями как предметами. Его всемогущество – всемогущество любви. А любовь не действует принуждением. Нужно свободно обернуться к ней, свободно ей открыться, чтобы свет ее мог хлынуть в нас. Бог – абсолютный фактор энергии в истории, но энергия эта есть энергия любви, она не может давить на нас, не убивая себя.
Христианство – это религия свободы. Христос, отвергнув превращение камней в хлебы, отказавшись сойти со Креста, пожелал окончательно утвердить нашу свободу. Свобода – это суть евангельской проповеди. Вера не только освобождает нас - от страха, от смерти, от властей и властителей мира сего – она сама является высшим актом свободы. Я иду ко Христу, потому что я люблю Его. Ничто не налагает на меня никаких пут, кроме свидетельства Его любви. Но любовь не обязывает, она освобождает. Вот почему вся жизнь Церкви должна была бы исходить из любви к свободе. Церковь не должна быть какой-то высокой инстанцией, которая разрешает или запрещает: она должна порождать свободных людей, способных свободно созидать свою жизнь в свете Духа Святого. И свобода необходима повсюду.
Для людей нет ничего более ценного, чем свобода мысли и слова. Однако законно ею пользоваться можно лишь при уважении к другому, то есть стремясь освободиться от своих собственных предрассудков, собственных своих страстей.
Присутствие христиан в граде мирском должно быть пронизано свидетельством, подкрепленным, если нужно и кровью – о том, что град сей – не Бог, что Бог живой непосредственно, личностно связан с каждой душой человеческой, и тогда это присутствие несет в своей глубине и обновление истинной свободы духа.
Свобода, к которой стремятся люди, это чаще всего бессодержательное движение, отвергающее всякое принуждение, чтобы придти в конце концов к разрушению или самоубийству. Свобода от, свобода против, но не свобода для. Свобода сама становится рабством, если не наполняется светом и бесконечностью любви.
Бог так возлюбил человека, что вошел в непосредственный контакт, в целостное общение с ним, освобождая его энергию, которую разлагает зло, и давая ему стройно распрямиться в святости.
Пусть никто не оплакивает грехов, ибо воссияло прощение из гроба. Христос освобождает нас от тоскливого страха, сокрытого в нас и заставляющего нас служить идолам забот и страстей или бежать от жизни. В глубине нас самих, в том мраке, куда Он сошел и нисходит непрестанно, Он преобразует тоску в доверие, «память смертную» в память о воскресении.
Быть свободным, быть свободным в себе самом, какая ликующая радость! Нам дано умереть для лжи, для всех неправд, обитающих в маленьком, обособленном индивиде, дабы возродиться в Господе, дабы знать, что ты Им принят, Им прощен, получить от Него жизнь бесконечную, где мы ничем не разделены, где наша сила сливается с великим дыханием Духа.
Библейское откровение открыло путь для науки и техники. Прежде всего, оно наделило историю той сокрытой силой, которая оживляет ее уже две тысячи лет. Эта сила – понятие личности и свободы. В нашей православной традиции личность определяется через свободу и ответственность.
Архим. Виктор Мамонтов (из кн. «Господь – Пастырь мой»
Сам факт воплощения Сына Божия – это уже есть некая уступка Бога или шаг Господа вперед, чтобы развить диалог с человеком. «Я» Бога как бы уменьшается, ограничивает себя, то есть становится досягаемым полю зрения человека. Истинный диалог становится возможным только тогда, когда более сильный становится в равное положение с более слабым. Так поступает Господь с человеком, потому что Он сотворил человека свободным для жизни вдвоем в этой свободе.
Личность, если ее понимать как диалог, является чем-то изначально данным, метафизическим зерном. Она должна пройти путь становления. Слова: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему», содержат в себе направление, указание на то, что становление личности, человеческого духа будет происходить постепенно посредством диалога с Богом. Образ внутри человека – как бы возможность диалога, а подобие – уподобление. «Я» не есть еще личность, но должно стать личностью. Общение между «я» и «ты» и «мы» помогает «я» стать личностью. Личность укрепляется в общении, в выходе из себя в другого. Человек есть социальное существо, и поэтому реализовать себя вполне он может лишь в общении.
Начало восстановления личности – вступление в диалог со Священным Писанием как Словом Божиим. Если мы принимаем Слово Жизни, то оно созидает нас, формирует нашу личность.
Из всех религий только христианство признает, что самая насущная наша потребность – свобода, свобода жить без греха, покинуть темницу страстей и стряхнуть оковы. Эта свобода от греха, прощение грехов приходит от Господа, Высшая ступень жизни человека наступает, когда исчезает рабская привязанность к чему либо.
Когда наш разум занят всякими идеями и воля опутана страстями, то они не могут принять семена неведомой истины и высшего желания.
Когда я думаю о свободе, я понимаю ее как общение с Богом и ближним на расстоянии двух свобод. То есть, невозможно что-то навязывать Богу, невозможно что-то навязывать ближнему.
Есть две свободы: моя свобода и свобода ближнего. Моя свобода – в том, чтобы мне выйти из рабства самому себе. Свобода ближнего – в том, чтобы я не стал преградой на его пути к Богу. Это минимум. А максимум – помочь ему во всем, в чем он нуждается, без всякого насилия. Преткновенный камень диалога – это двухсторонняя свобода, общение на расстоянии двух свобод.
Если в жизни нет присутствия Логоса, смысла, то жизнь превращается в бессмысленное столкновение немых масс. Все что-то кричат, и никто ничего не слышит, не слушает, все хотят перекричать друг друга, а смысла от этого – никакого.
Что может ранить меня в общении с ближними? Если вдуматься, это моя собственная духовная слепота, моя нетрезвенность, мой максимализм по отношению к другим. Я не только ожидаю, но уже требую от других святости , совершенства, любви. Но парадокс в том, что если я ищу любви к себе, я никогда ее не найду. Для того, чтобы быть любимым, я должен стать любящим, то есть начать с себя, начать с попытки кого-нибудь любить.
Как бы ни было трудно, нужно терпеливо предстоять перед ближним, нельзя уйти от него. В обход ближнего невозможно прийти ко Христу. Всякий человек – путь ко Христу. Всякий, а не только святой.
В наших отношениях с ближним есть путь силы, внешнего воздействия, и путь закваски, путь внутреннего влияния. Путь силы и любовь несовместимы. Способность и возможность общения есть плод примиренности, плод мира и мирного противостояния злу, плод жизни в мире, и как следствие этого, общение является признаком Царства Небесного.
Свящ. Александр Ельчанинов ( из. кн. «Записки священника»
Условия, которыми окружил нас Господь, - это первая ступень на пути в Царство Небесное, это единственный для нас путь спасения. Эти условия переменяются тотчас же, как мы их используем, обративши горечь обид, оскорблений, болезней и трудов в золото терпения, безгневия и кротости. Постоянно, ежедневно, ежечасно Бог посылает нам людей, обстоятельства, дела, с которых должно начаться наше возрождение, а мы оставляем их без внимания и этим ежечасно противимся воле Божией о себе. В течение всей нашей жизни Господь помогает нам, посылая тех или иных людей, те или иные обстоятельства. Если бы каждый час нашей жизни мы принимали как час воли Божией о нас, как решающий, важнейший, единственный час нашей жизни, какие дотоле скрытые источники радости, любви и силы открылись бы на дне нашей души!
Работа над собой и над своими анархическими автономными нервами очень облегчается, делается совсем легкой от правильной установки внимания и воображения. Мы непременно будем спотыкаться на каждом пустяке, пока в нашей душе не станет отчетливо, ярко и убедительно то, что не пустяк; когда влечение к главному всей душой, всем сердцем, всем разумением поставит на место те пустяки, которые отравляют нам повседневную жизнь.
Романо Гуардини (из кн. «Господь»)
Бог – Владыка мира и людей. Но не как Владыка вступает Он в мир. Приближаясь к людям, Он становится таинственно слабым – точно слагает с Себя Свое всемогущество у ворот земного существования.
Как возможен воистину адский обман – жить по-человечески, не обращая внимания на Бога? В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин 1.2-5, 9-11). Почему же? Почему это так? Потому, что существование человека должно основываться не только на Божием творчестве и Его вездесущей одаривающей деятельности, но и на принятом решении. Ибо вездесущая творческая деятельность Бога достигает своей высшей вершины именно в принимающей решение твари. Решение же может принять только тот, кто свободен. Поэтому Бог дает простор свободе тем, что Он – по всей видимости – ограничивает Себя Самого.
Существуют два вида свободы. Одна заключается в том, что я свободен в истине, в добре. Что есть Бог, я познаю тогда так ясно, с такой силой, что могу только отдаться Ему. Здесь свобода означает полную невозможность поступать иначе, проистекающую из всемогущества, из ставшего явным божественного смысла. Это – свобода в собственном смысле слова, но возникнуть она может только, если ей предшествует другая. А та заключается в том, что я могу сказать Богу «да», но могу сказать и «нет». Это – страшная возможность, на которой, однако, основывается весь трагизм человеческого существования. Бог не мог избавить от нее человека. Но чтобы она могла осуществиться, Он должен был стать «слабым» в мире, – ибо если бы Он властвовал в силе, то не было бы места для возможности сказать Ему «нет» (2 Кор 8.9; Фл 2. 7). Эта свобода неестественна, если человек видит в ней нечто иное, чем только исходную точку своего пути к другой; иное, чем возможность, которую он все время претворяет в святую необходимость все предавать Богу; иное, чем венец, который он слагает перед единым истинным Царем, чтобы заново принять его преображенным. Насколько она неестественна, явствует из цены, которую за нее платит Бог, – но все же она должна быть.
Из этой свободы выносится решение против Иисуса – второе грехопадение. Ответом «да» грех Адама был бы снят; «нет» делает это невозможным.
Быть может, сюда же относятся и такая притча: «Один человек сделал большой ужин, и звал многих. И когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: „идите, ибо уже все готово“. И начали все, как бы сговорившись, извиняться...»
Ужин – это символ одаривающего Божиего великодушия, всеобъемлющего общения и благодати. Что же это за ужин, который имеется здесь в виду? Тот, первое приглашение к которому было возвещено через Моисея. Народ принял его, подтвердив Союз-Завет. Теперь возвещается второе приглашение, которое гласит: все готово! Но его Вестником пренебрегают, ибо приглашенным все кажется важнее божественной трапезы: и поле, и волы, и жена, и имущество, и наслаждение, и власть. Тогда возгорается гнев Хозяина, и Он призывает на Свой праздник тех, кого приглашенные первоначально считают достойными презрения: нищих с городских улиц, бродяг подзаборных – мытарей и грешников, чужеземцев и язычников.
…Какая судьба! Она соткана трудами неба и земли из свободы и необходимости, из человеческой воли и благодати. Но нет – все из благодати; и последнее тяжкое недоумение, проистекающее из нашей ограниченности, неведения и греха, выливается в поклонение: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (Рим 11.33-36).
Каков Бог Иисуса Христа? Если Он Себя открывает в личности и судьбе Иисуса, Он должен быть того же рода. Бог не только наполняет, вдохновляет, потрясает человека – но «Он Сам пришел» (Ин 1.11).
Не в дуновении Духа, но «лично». То, что Он совершает, совершает и Бог. Что Он переносит, переносит и Бог. Ни в чем Бог не может отрешиться от этой жизни. За действиями и событиями этой жизни, «этого Я», находится Он. Что относится к этой жизни, мы можем, нет, мы должны перенести на Бога, ибо Он Его открывает. И все это для Бога не просто загадочный эпизод. Связь с этим человеческим существованием не оканчивается со смертью Иисуса. Он воскресает и возносится на небо. Никогда больше Бог не вычеркивает эту горсть конечного и временного из своей жизни. Отныне и навеки Бог пребывает вочеловечившимся Богом. Это настолько неслыханно, что внутри нас все может восстать. Как согласовать это с подлинным существованием Бога?
Чтобы наша верность и любовь к Богу, призвавшему нас, становилась более внутренней, мы должны думать, задавать вопрос следующим образом: «Раз Иисус таков, как Он есть, и Его жизнь идет, как она идет, каков тогда Бог, открывающийся в ней? Бог и Отец Иисуса Христа?»
Ответ, который мы слышим со всех страниц Священного Писания: Он должен быть любящим. «Любовь творит такие дела». Она не имеет общей меры с тем, что обычно и как будто благоразумно. Она начинает и творит. Но если любящий – сам Бог, что не сотворит такая любовь? И нам говорят, что Он не только «любящий» – но сама Любовь. Если то, что мы называем «любовью», – отблеск, образ подлинной любви, имя которой «Бог», и если этот Бог входит в орбиту человеческого существования – не должен ли Он будет тогда взорвать все привычные формы? Его существование – не будет ли оно необычным и анормальным?
Но тут открывается еще большая глубина. Иисус не делает объективно необходимого и не унижает Себя по внутреннему настоянию. Его стремление к служению проистекает из иного источника.
Апостол Павел говорит о том, что скрывается в вечности за фактом вочеловечения. О Сыне Божием он пишет: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу» – ибо Он был таковым, но настроенность Его была иной: Он «уничижил Себя Самого, приняв образ раба... и по виду став как человек» (Флп 2.6-7). Здесь говорится о вечном Сыне Божием, Который был Богом, равным Отцу и вполне сознающим это божественное равенство. В Нем, в глубине, недостижимой ни для какой психологии и метафизики, пробудилась воля «уничижить» Себя Самого, отказаться ради нас от бытия во славе, от великой полноты. Поэтому Он сошел со Своей высоты, и не просто на землю, но в такую глубину, которую мы не можем измерить, – ужасающую глубину и пустоту, которую мы можем представить себе, ощутив, действительно, всем своим нутром, что такое грех. Это уничижение жертвы – искупляющей, спасающей и дарующей новое начало.
Если Бог – любовь, почему не изливает Он прямо Свой свет в человеческий дух? Почему Он не проникает в наше сердце со своей истиной? Чем объясняется тогда жизнь Иисуса? Грехом... Но может ли грех воспрепятствовать всесильной воле к любви? Не может ли Бог удалить человеческое сердце от бездны греха так, чтобы оно в покаянии и любви приникло к Его груди?
Кто может здесь сказать, что возможно и что невозможно?.. Нет, здесь должно быть еще что-то другое. В Боге должно быть еще что-то, не названное словом «любовь». Мне кажется, что надо сказать: Бог смиренен.
Верой и крещением Христос входит в человека, как душа его души, как жизнь его жизни. Он действует в человеке и стремится выразить Себя в его деятельности и его бытии. Так возникает христианская личность. Ее завершение – Христос в человеке, как говорит Павел: ( Кол. 1.27). Во всех Он – тот же, но в каждом по-новому и по-другому, так что каждый неповторим. Собственное естество верующего не исчезает, но достигает настоящей зрелости. Ап. Павел говорит: «Жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» (Кол 3.3). Все присущее человеку сохраняется здесь в неприкосновенности, недоступное никаким посягательствам или копированию, вплоть до той крайней глубины, о которой говорит Иоанново Откровение в послании Пергамской общине: «Побеждающему дам вкусить сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает». ( Откр. 2.17). Так возникает христианская внутренняя жизнь. Она не заключается во внутренней сосредоточенности, в стремлении к высшему, то есть не в психологической или духовной глубине, но создается Христом тем, что Он входит в человека. Внутренняя жизнь христианина – это присутствие Христа в человеке.
Когда Господь говорил, что Бог «утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам» (Лк 10.21), то это означает, что он возвышает земные ценности, человеческое ничтожество само по себе для Него ценно и полно величия. Это убеждение Он принес на землю: «Научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мт 11.29). На Тайной Вечере Он преклонил колена перед Своими учениками и омыл им ноги; не для того, чтобы отречься от Себя, но чтобы открыть им Божественную тайну смирения (Ин 13.4).
Иначе невозможно: Бог должен быть смиренным. В Нем, Вечном, Величественном, Всемогущем должна существовать готовность низвести себя в это малое, даже меньше, чем малое, ничтожное, чем является творение.. Это должно быть для Него – и мы хотим сказать это с благоговением – таинственное блаженство. Это должно быть для Него – полнота смысла, превосходящая всякое изречение. Мы думаем о радости Иисуса потому, что Богу было угодно утаить Свое величие от мудрых и разумных и открыть его младенцам; потому, что Он через опыт данной неустойчивой человеческой жизни разделяет нашу судьбу.
Это – смирение Божие. Его влечение к тому, что перед Ним ничто, возможно только потому, что Он так велик. Это создает Ему высшую славу: «Не так ли надлежало Христу войти в славу Свою?» (Лк 24.26).
Это должно прийти, чтобы христианская любовь существовала. Та любовь, которая вдохновляет жизнь Христа и, согласно Иоанну, является Самим Богом. Она покоится на этом смирении. Бог – смиренно-любящий. Какая переоценка привычных людям ценностей – не только человеческих, но и Божьих! Поистине этот Бог отмежевывается от всего, что человек строит из себя в гордыне своего самовозвышения. Перед человеком пробуждается последнее искушение – сказать: перед таким Богом я не преклоняюсь! Абсолютному существу, непревзойденному великолепию, величайшей идее, возвышенному олимпийцу – да; а этому Богу – нет!
Тот же Христос, на пребывание Которого во мне я надеюсь, живет и в другом, и в третьем, и в четвертом, и во всех, кто верует в Него. Так возникает общность происхождения жизни. Благодаря этой внутренней, от Бога рожденной жизни, мы все – родня. Мы составляем семью детей Божиих, среди которых Христос – «первородный между многими братьями» (Рим 8.29). Как в отдельном человеке, так и в Церкви открывается область внутренней христианской жизни; в ней – Он, живой и господствующий. Находясь там, Он закладывает основу нового существования для верующего человека, пронизывает и преобразует его, упорядочивает его деятельность и судьбу.
Христианское смирение – воспроизводит образ мыслей Бога. Оно означает, во-первых, что человек соглашается быть творением. Не господином, а творением. Что он соглашается быть грешником, не благородным человеком, прекрасной душой, высоким духом, но грешником. Но и этого еще не достаточно, чтобы быть творением этого смиренного Бога и грешником в Его глазах. Вот в чем суть. Смирение означает противостояние нападению дьявола и преклонение не только перед величием Божиим, но, особенно, перед Его смирением. Великие преклонились перед Ним, пришедшим в мир и вызвавшим презрение своим смирением. Как нормальный человек, наделенный красотой, силой, одаренностью, разумом, знанием культуры, преклонится перед тем, кто по сравнению со всем этим кажется столь жалким: перед Христом на Кресте? Преклониться перед Тем, кто Сам о Себе говорит: «Я червь, а не человек, поношение человеков и изверг народа» (Псалм 21.7). Здесь основа христианского смирения. Отсюда оно распространяется на всю тварь.
Конечно, нельзя его смешивать со слабостью, которая знает себе цену, или с лукавством, которое себя принижает. И менее всего со стремлением к самоуничижению.
Смирение и любовь происходят из подлинной силы, возвышающего творческого движения Бога, и из них возникает новый мир. Человек может быть смиренным только в той мере, в какой он духовно растет, каков он есть и чем он должен стать с помощью Божией.
Христос жил среди Своих учеников и делал то, что диктовала та или иная минута, не помышляя о «примере». Но именно потому, что Он об этом не думал, Он – образец для нас, ибо каждый Его шаг был истинным, верным, отвечающим сущности вещей. В Господе начинается христианское бытие.
Смирение возникает не в человеке. Его путь идет не снизу вверх, а сверху вниз. Поведение маленького человека, который склоняется перед великим, еще не смиренно. Смиренным становится только великий, склоняющийся перед малым. В его глазах малое наделено таинственным достоинством. Он видит это достоинство, признает его и перед ним склоняется, это и есть смирение. Смирение исходит из Бога и направлено на тварь. Великая тайна! Вочеловечение – вот воплощенное смирение (Флп 2.5-10). Только из него и рождается смирение в людях. В этой связи нужно видеть и эпизод омовения ног.
Человек существует не просто в силу своего наличия, как камень или животное, но в направленности к добру. Он должен осуществить себя в свободном послушании воле Божией.
Как и смирение, христианская жертва идет не от человека, но от Бога. Подобно тому как только Святой и Великий может первым проявить смирение, так и принести жертву может только Тот, Кому все возможно и Кто обладает всем. Эту «божественную добродетель» жертвы воссоздает христианское жертвоприношение.